Оказывается, что это совсем не журналы, — это меню, а человек, который их нам принёс, — официант. Папа всё рассказал, когда официант ушёл. Я говорю Папе, что мне ужасно нравится эта ложа — нас никто не видит, и мы никого не видим, как будто мы в отдельной комнате.
Мы едим пирожное, мороженое, пьём чай с лимоном — это так вкусно!
— Пап, и что здесь «удивительное»? — спрашиваю.
— Сейчас расскажу, — говорит Папа очень серьёзно.
И рассказывает.
— Тридцать первого августа двадцать девятого года мы с твоей Мамой пошли в ЗАГС, зарегистрировались и стали официально мужем и женой. Потом мы приехали в лучшее кафе-кондитерскую Петербурга и Ленинграда — мы приехали сюда, в «Норд», и здесь отметили это событие! Здесь мы отпраздновали нашу свадьбу. У нас был один гость — дядя Шура, потому что дядя Миша не смог по работе. Мы съели по пирожному, выпили чай с лимоном — тогда это было очень шикарно, вышли на Невский, Шура посадил нас в открытую машину — это был вообще немыслимый шик, и мы вдвоём поехали на Писарева. А в руках у Мыш… твоей Мамы был букет астр!
Мы оба молчим и пьём чай с лимоном. Папа чуть улыбается и смотрит куда-то далеко, а из глаз его сейчас идёт так много света, больше, чем обычно. В моей голове и в груди всё мчится, мелькает, и я никак не могу это успокоить. И вдруг вижу сцену из какого-то фильма: свадьба, старый человек, наверное уже пьяный, кричит: «Горько! Го-о-рько!» Невеста с женихом встают и целуются, быстро целуются. Тогда все начинают кричать, а народу за столом очень много: «Горько! Горько!» И бедные жених с невестой опять целуются у всех на глазах — теперь уже целуются долго.
И у меня в голове быстро пробегают все наши праздники — я не видела, чтобы Папа когда-нибудь целовал Маму при людях… и даже не видела, чтобы он её обнимал! Только при нас — и то очень редко.
«Это удивительное место!» — сказал Папа. И они оба удивительные, и Мамочка и Папа. Зачем им это «горько», целоваться при людях? Зачем целоваться жениху и невесте при людях? По-моему, это ужасная глупость и неприятность! Сразу в голове и груди у меня всё успокаивается. Я сижу сейчас на зелёном диване в этом кафе — сейчас июнь 1947 года, значит, почти восемнадцать лет назад они здесь праздновали втроём их свадьбу — даже не верится, что я здесь сижу!
Потом дядя Шура посадил их в открытую машину, они поехали по Невскому проспекту, и Мамочка держала в руках букет астр, подаренных ей Папой.
Я думаю, что ни у кого на свете не было такой замечательной свадьбы!
Море и «летающие человечки»
— Сегодня мы поедем на море, это Финский залив, — говорит Папа очень просто, как будто мы в булочную идём, — и будем там купаться, если ты захочешь.
— Папка! Как я могу не захотеть купаться в море! — Я просто завопила от радости. — Я же море никогда не видела, а тут я море увижу и купаться в нём буду.
Мы стоим около моря и любуемся им, день такой тёплый, даже жаркий, совсем нет ветра, а по морю бегут и переливаются маленькие-маленькие волны. Мы на море одни.
— Хочешь купаться? — спрашивает Папа.
— Ну Папа! — смеюсь я.
Мы раздеваемся, бросаем свою одежду недалеко от воды, Папа берёт меня за руку, и мы идём в море. Вода кажется мне тёплой, и мы как-то незаметно доходим до места, где вода мне уже до подбородка, а плавать я не умею. В лагере за три санаторные смены — они по сорок дней — нас водили купаться один раз.
— Мартышка! — говорит Папа. — Есть два предложения: здесь болтаться или пойти подальше, где мне по горло, там я буду держать тебя за руку, а ты будешь плавать с небольшой поддержкой.
— Пошли скорее! — кричу я. — Туда, где тебе по горло!
И я как будто плыву — от счастья я кричу, перехватываю руку, бью ногами и руками по воде, мне кажется, что я плыву, на глубине от радости я кричу всё громче и громче!
— Не кричи, Мартышка, а то воды можешь нахлебаться, — предупреждает Папа.
Я бы плавала ещё и плавала, так это замечательно, но Папка вытаскивает меня из воды, говорит, что так долго купаться нельзя, можно «переохладиться». Он вытирает меня полотенцем, мы одеваемся, садимся на полотенце и опять любуемся морем.
— Здесь поблизости есть парк с аттракционами — качели, карусель, «летающие человечки», много всего, — говорит Папа задумчиво. — Он, конечно, закрыт, но мы можем туда пойти — вдруг нам что-нибудь откроют?
— Пошли скорее! — Я вскакиваю, потому что читала о таких парках, но никогда в них не бывала — мне сразу так туда захотелось!
Мы идём в парк и разговариваем. Папа рассказывает мне обо всяких аттракционах.
— А ты слышала когда-нибудь или, может, читала о «летающих человечках»? — спрашивает Папа.
— Не слышала, — говорю, — и не читала.
— Это очень интересный аттракцион, уникальный, я бы сказал, но требует мужества и физической подготовки.
Я очень удивилась: ну, физическая подготовка — это хоть и не очень понятно зачем, но всё-таки хоть как-то понятно, но при чём тут «мужество»? Всё, что я знаю про все эти развлечения, — не нужно там никакого мужества!
— Пап, — говорю, — это же всё развлечения, при чём тут мужество?
— А вот я сейчас тебе всё о нём расскажу — суди сама. — Папа говорит очень серьёзно, совсем не шутит.
— Расскажи, — говорю, — это интересно!
— Представь себе длинную — шестиметровую — толстую, как ствол высокого дерева, металлическую трубу, а вообще — конструкцию, — объясняет Папа. — Одна часть этой трубы врыта в землю, именно в этом месте находится механизм, на противоположной части закреплено мягкое кресло со спинкой и подлокотниками. И вот садишься ты в это кресло… — Тут Папа улыбается.
— Папа, давай про мужество, — говорю я сухо, потому что уже надоело терпеть, хочу знать, какое такое там нужно «мужество»!
— Вот как раз сейчас, — радуется Папа, — оно тебе и понадобится. Только ты села в кресло, как служитель этого аттракциона нажимает кнопку, и вся конструкция — представь себе, лежит сложенный циркуль на столе, ты одну ножку держишь, а другую поднимаешь на девяносто градусов, — вот эта конструкция поднимает тебя на шестиметровую высоту.
И вдруг я страшно рассердилась и на тех, кто этот дурацкий аттракцион придумал, и на Папу — ведь я давно всё знаю и про градусы, и про силу тяжести, и знаю, что такое перпендикуляр — Ёлка рассказала.
— Но ведь я свалюсь из этого кресла раньше, чем оно дойдёт до девяноста градусов, — говорю я спокойно, но сержусь ужасно.
— А ты держись, крепко держись за подлокотники, ногами можно обхватить стержень, на котором это кресло насажено, — говорит Папа, и не шутит, серьёзно говорит.
— Дальше что? — спрашиваю, а сама просто в бешенстве, даже не верится, что Папа мне такое предлагает.
