Тебе, Елистрат, доверяю, не впервой. Да проследи, чтоб рухлядь молью не была бита, в короба уложена. Ордынцы на дары падкие. Не в очи, в руки заглядывают. Покуда не подмажешь, слова доброго не услышишь.
О-хо-хо, сами по миру ходим, а Орду ублажай, — запричитал Елистрат. — Нет бы на торг идти, гостям иноземным ту рухлядь продать. Так нет же, нехристям отвозим.
Ладно, старик, жадность твоя ведома. В полюдье доберем. Стряпухам накажи — еды нe только в дорогу, но и там, на прожитие, имелось бы. В Сарае деньгу побережем.
Тиун уже выходил, но князь Андрей окликнул его:
Лалы да золото и серебро самолично отберу. Ты же, Елистрат, возьми в скотнице ту броню, что у свеев купили, шлем да бармици. То я хану в дар поднесу.
Ох ты, батенька, — простонал Елистрат, — за ту броню плачено, плачено. Тохта того не стоит.
Может, и так, но хану угождай да угождай. Да гляди, Елистрат, в полюдье без меня отправитесь, все соберите без жалости, и чтоб за прошлое вернули. Смерда коли не поучить, он на шею сядет. За прошлый год сколь недобрали!
У двери тиун столкнулся с Еремой.
Что печален, Елистрат?
Тут, боярин, великого князя послушаешь — заплачешь…
Ерема поклонился князю, спросил с усмешкой:
Чем, княже, Елистрата обидел?
Но Андрей Александрович на то не ответил, сказал:
Готовь гридней, дворецкий, в Орду едем.
Спешно? Уж не Москва ль причина?
Князь Андрей кивнул:
Догадлив, Ерема.
С тобой, княже, привык. Который годок дорогу в Орду топчем. По всему чую, до лета не воротимся…
Уж так…
Вечером того же дня князь Андрей побывал на владычном подворье. В сенях великого князя встретил чернец, проводил в палату. Митрополит уединился в молельной; услышав о приходе князя, вышел.
Здрав будь, владыка. — Князь Андрей низко поклонился. — Побеспокоил тебя, прости.
Садись, великий князь, в ногах правды нет.
Так ли уж? — рассмеялся князь. — Смерды, коли на правеже постоят, умнеют.
Сел в плетеное кресло. Митрополит пригладил седые волосы, подождал, пока князь сам заговорит, с чем явился.
В Орду отъезжаю я, владыка, за благословением к тебе.
Помолчал митрополит Максим, мутными от старости глазами долго смотрел на князя. Наконец промолвил:
Дела великого князя моим умом не понять, но о чем сказать хочу: повременил бы до весны.
Что так, владыка?
Побывал у меня инок из Москвы, слова епископа передал: князь Даниил болен тяжело, как бы не преставился.
То известно. Однако дела великокняжеские не ждут. Не на пир званый еду я.
Митрополит вздохнул, а Андрей Александрович продолжал:
Даниил — брат мой, и то мне ведомо, но дружба с ханом мне дороже. Я хану служу.
Взметнул митрополит белые от седины брови, произнес властно:
Ты не слуга ордынского хана, ты великий князь Владимирский и помнить о том должен.
Поднялся князь Андрей, сказал раздраженно:
Знаю, но и иное помню: власть эта мне ханом дана, и он отнять ее может. Путь мой дальний и опасный. Да и в самой Орде ровно в клубке змеином… Благослови, владыка.
Встал и митрополит, поправил золотой крсст на тощей груди:
Бог с тобой, княже Андрей. Я упредил тебя, поступай, как твое сердце указывает, и пусть Господь бережет тебя…
* * *
Но сосновым плахам Красного крыльца один за другим поднимались бояре и, не задерживаясь в просторных сенях, проходили в гридницу. Торопились, гадая, зачем званы. Ведь неспроста кликал князь. Такое случается, когда есть потребность выслушать боярского совета. На боярах ферязи долгополые, рукавистые, золотой и серебряной нитью шитые, камнями самоцветными украшенные. Входя в гридницу, отнешивали князю поклоны, рассаживались по лавкам вдоль стен. Даниил сидел в высоком кресле, седой, борода стрижена коротко, а лик бледный: накануне прихватило его, едва отдышался. Горящими глазами смотрел иа входивших бояр. Вот они, его опора, товарищи боевые. Хоть и годы у каждого немалые, а любой еще в теле и саблю в руках удержит.
Когда бояре собрались, Даниил промолвил с сожалением:
Жаль, нет Стодола. Ожидаю его возвращения с великим нетерпением.
Повернулся к стоявшему у княжьего кресла отроку, велел:
Зови старших княжичей, Юрия и Ивана.
Устало закрыл глаза, подумал: «Эк вытрепала меня хворь».
Бояре перешептывались, блуждали очами по стенам гридницы, где были развешаны княжьи охотничьи трофеи. Каждый из бояр мог бы с точностью сказать, где убит вот тот лось, чьи рога висят в простенке меж окон, или тот ярый зубр, голова которого возле, — они с князем Даниилом повалили его в дальнем лесу, за Дмитровом, — либо тот клыкастый вепрь, чья голова красуется над княжеским креслом…
Вошли княжичи, поклонились боярам, по истоптанному ковру приблизились к отцу, поцеловали его жилистую руку. Даниил, указав им на кресла рядом с собой, спросил:
Поди, не догадываетесь, зачем званы?
И был его вопрос не только к сыновьям, но и ко всем.
Значит, дело важное, коли собрал, — хором заговорили бояре. — По-пустому не покликал бы.
Даниил печально усмехнулся:
Да уж серьезней нет, — и ласково посмотрел на сыновей.
Вот они, его дети Юрий и Иван. Кто они для княжества Московского будут — надежда его или позор, каким стали они с братом Андреем для отца, Александра Ярославича Невского? Жаль, поздно он, Даниил, о том задумался. И, остановив взгляд на Юрии, князь сказал:
Сколь раз говаривал я, жизненная дорога человека ухабиста, но она имеет конец. Подходит к концу и моя, а чтоб не оборвалась она для вас нежданно, хочу наказ оставить,
В гридницу неожиданно вступили переяславский посадник Игнат с боярином Силой, усталые, запыленные. Отвесили князю низкий поклон. Даниил посветлел лицом:
Спасибо, переяславцы, что откликнулись на мой зов.
Прости, княжс, задержались в дороге.
Не с подворья же московского. Хотел, чтоб вы, переяславцы, меня тоже выслушали и всем боярам слова мои передали. Садитесь, товарищи мои, бояре переяславские.
Тихо в гриднице, разве что скрипнет лавка под чьим-нибудь грузным телом да с княжьего двора донесется шум. Скорбны боярские лица: никто не ждал такого разговора, — а князь продолжал:
Какие слова я сказывал, не впервой от меня выслушивать, и вам, сыновья, говорил не единожды. Песок часов моих пересыпался, настала пора изъясниться, чтобы все знали, чего я жду от сыновей своих. Воля моя, как им княжить.
