Чтоб заменить, откуда гривны взять: ордынцы всю казну московскую выгребли.
Воротная стража открыла створки, выпустила князей и дружинников. Сразу же, от стен Кремля, потянулись избы ремесленного люда, вросшие в землю, крытые соломой, редко тесом.
Стучали в кузницах, тянуло гарью и окалиной. Вплотную к Кремлю начинался лес: вековые дубы, березы, еще не одевшиеся в листву, вечнозеленые сосны, игольчатые ели.
Кони шли бок о бок, потряхивали гривами, позванивали удилами. В пробудившейся Москве вставали дымы. У колодца бабы завели о чем-то спор. Увидели князей, поклонились. Мужик от копенки нес навильник сена, другой закладывал в сани вислобрюхую лошаденку.
Выбрались князья из Москвы, остановились на дороге, что вела на Городец, сошли с коней, обнялись.
Прощай, князь Андрей, не забывай.
Даниил помолчал и снова заговорил:
Ночью думал о твоих словах. Может, смиришься, не надобно распри?
Нет, Даниил, не стану скрывать: я стола великокняжеского ищу. Не суди меня.
Похлопав брата по плечу, Андрей уселся в седло. Дал знак дружине, тронулся.
* * *
И снова зазвонил вечевой колокол. Ему ответно ударили на разных концах в била.
Колотили всиолошеино, и со всех концов — с западного и восточного, от Святой Софии и через волховский мост — сходился люд на вечевую площадь.
Шли возбужденные, переговаривались, переругивались. Спрашивали недовольно:
Почто сзывают?
Им насмешливо в ответ:
Татарин коня вздыбил!
Сам татарин. Ливонец аль рыцарь меч обнажил!
Пустобрехи! Мели, Емеля, твоя неделя!
Эвон, ратник плетется, Ванька-толстогуб, не ведаешь, почто колокол трезвонит?
Ратник в тегиляс — кафтане со стоячим воротником и короткими рукавами — подошел, высморкался, ответил:
Филька, сукин сын, из дружины князя сбег, Олексе нажаловался: великий-де князь недоимки, что на Копорье и Ладоге собрал, частью в Переяславль-Залесский отправил.
Плотник, весь в стружке, укоризненно заметил:
Казну новгородскую пограбил. Вишь, чего удумал!
Шедший рядом с ним старик прогудел:
Таковое за князьями не водилось. Послушаем, что вече сказывать будет.
А вече уже вовсю буйствовало, бурлило, словно океан в непогоду рокотал, бился грозно. И сквозь рев слышалось:
Князь Переяславский Новгороду недруг! Своя рубаха к телу ближе!
Аль по-иному будет? Переяславль-Залесский — его вотчина!
На помосте посадник и тысяцкий головами вертят, озираются, понимают, что теперь людей не унять, пока сами не утихомирятся. А гнев толпы через край перехлестывает:
Кто разрешил Дмитрию скотницу открыть?
Мгновенно тишину нарушил грохот смеха:
Хы-ха! Дак мы и дозволили на вене в прошлый раз! Не мы ль кричали «Дозволяем!»?
И снова зашумело вече, гудело многоголосо. Кто-то выкрикнул?
Такой князь нам не надобен!
Его тут же поддержали. И забурлило вече:
Прочь его из Новгорода!
Посадник с тысяцким по толпе глазищами зыркают: ну как толпа на них зло сорвет! Вдруг расступился люд, через площадь шагал архиепископ — в рясе, даже шубу поверх не накинул. Едва на помост взошел, на Параскеву Пятницу поклон отвесил, спросил гневно:
Сказывайте, какие обиды нанес князь Великому Новгороду?
И тотчас из толпы, которая близ помоста теснилась, раздалось:
Он нам не князь, он казну нашу ограбил!
Не признаем князем!
Тысяцкий и рта не раскрыл, как новгородцы всеми концами заорали:
Не желаем! Не впустим в город!
Трясет посадник Семен головой, одной рукой бороду крутит, другой жезл посадничий воздел. А тысяцкий руки разбросал в растерянности.
Сколько бы еще волноваться вечу, не выступи впереди помоста архиепископ. Пристукнул посохом, по толпе взглядом повел. И под его очами начали стихать крикуны.
Негромко, но внятно, так, чтобы все разобрали, о чем говорит архиепископ, тот произнес:
Вы, люди Новгорода, прежде свою волю высказывали. Что ныне велите?
Не впускать в город! Встретить с оружием!
Хоть он и сын Невского, да нам не князь!
Глаза архиепископа остановились на боярах у помоста. И те зашумели:
Не признаем!
Тут от ремесленного люда отделился староста кузнецов рыжий Архип. Потрясая пудовыми кулачищами, пролез через толпу.
В прошлый раз промахнулись, — пробасил он, — а ноне такой оплошности не допустим. Князем великим не признавать, а тысяцкому встретить его и недоимки, какие привез, принять. Самому князю от ворот поворот.
Старосту поддержали дружно:
Верно сказывает Архип!
Переглянулись посадник с тысяцким. А архиепископ снова посохом пристукнул:
Быть по-вашему, Господин Великий Новгород. Таков ваш приговор!
Перекрестившись, спустился с помоста.
* * *
Филипп бежал из дружины, верст за пятьдесят не доезжая до Новгорода. Ночью бежал, таясь, когда сон сморил караул. Не углядели дозоры. Утром хватились — ни Филиппа, ни коня.
Дивен случай: в бездорожье ушел.
Донесли о побеге воеводе. Да у Ростислава нет удивления:
Он с ушкуйниками в этих местах бродяжил!
На гридней, которые ночью в дозоре стояли, взъярился:
Сам ушел, но как коня увел?
И тотчас отправился в шатер князя.
Выслушал Дмитрий, нахмурился:
Что душа у отрока гнилая, знал, но что на подлости горазд, о том догадываюсь. Не иначе в Новгород подался, тысяцкому жаловаться. — И задумался. — Как мыслишь, воевода, не пошлют ли новгородцы ратников за поездом, какой Самсон на Переяславль повел?
Ростислав усмехнулся:
Опоздали, тиун дело знает. Он, поди, пол пути уже отмахал. Да и ратников с ним достаточно. А навстречу ему из Переяславля Иван выйдет.
В Новгороде переполох поднимется. Ты, Ростислав, накажи гридням, чтоб на санях не прохлаждались. Ертаулы12 надобно выставлять, наготове быть.
Покидая шатер, князь на кожаный подкольчужный кафтан надел кольчугу. Отрок помог застегнуть, подам шишак13.
Подпоясавшись на манер ордынцев саблей, какие еще со времен Невского некоторые князья в своих дружинах ввели вместо тяжелых мечей, Дмитрий вышел к гридням. Те уже сидели в седлах. Князь, молча, окинул взглядом дружинников. Ему подвели коня, и он вступил в стремя. Натянув высокие кожаные рукавицы, дал повод, конь с места взял в рысь. А следом заскрипели полозья санного поезда. Одни за другими потянулись крутые рогожные розвальни, груженные тюками с разной пушниной, берестяными коробами со всяким добром, туеса с медом, мороженой олениной, салом и мясом вепря — все, что князь вез Новгороду.
