Неподалеку от берега вскинулась крупная рыба, ударила хвостом и, пустив волну, ушла на глубину, напомнив князю, как в первый год его жизни в Городце он с рыбаками затянул невод и огромная белуга с такой силой стукнула в сеть, что сбила Андрея с ног,
Городецкий князь знал — Федор Ростиславич на Дмитрия в обиде: когда ярославский князь попытался захватить часть Переяславской земли, великий князь на него прикрикнул. Ужели так и примирился Федор, что Ногай ярлык Дмитрию выдал?
А ежели бы сел Андрей на великий стол, он бы дал ярославскому князю земли, удел его увеличил. Вот только за счет кого?
Городецкий князь убежден: если Федор пожалуется хану Ногаю, он непременно получит поддержку…
На третьи сутки погода стала портиться. Ветер погнал крупную волну, она плескала холодными брызгами, била в борта ладьи. Гридни налегли на весла. В такт взмахам вздыхали:
И-эх! И-эх!
Князь Андрей запахнул корзно, поежился, взглянул на небо. Его затянули тучи.
«Быть дождю, — подумал городецкий князь, — даже птица чует непогоду, вон как ласточки стригут, над землей мечутся».
Из прибрежных зарослей выплыла парочка крупных уток, покачиваясь на волнах, направилась к берегу. Гридни спустили парус. Теперь ладья шла лишь на веслах.
К вечеру сорвались крупные капли, застучали по воде, пузырились. Ветер начал стихать, предвещая ливень. Однако впереди уже показались редкие огни Ярославля, угловые башни и стены, главы церквей, купола и крыши теремов. А по косогору разбросаны избы и кузницы, бревна, сваленные на берегу.
Ладья развернулась, толкнулась бортом о причал. Князь подал голос:
Бросайте сходни, поторапливайтесь до темени!
* * *
Баню истопили отменно, пар клубами рвался в едва прикрытую дверь, весело бурлил кипяток в большом, поставленном на булыжники казане. Морило травами, заготовленными с прошлого года.
Князь Андрей, на что уж любил попариться, но от жары разомлел, словно рак вареный, вытянулся на лавке, блаженствовал, постанывал, а дворовая девка нахлестывала его березовым веничком и раскаленные камни обдавала хлебным квасом. Городецкий князь млел от удовольствия, забывая, по какой надобности в такую даль приплыл, за многие нерсты от Городца, в Ярославле, оказался…
У него етце не было разговора с князем Федором, он состоится по выходе из баньки, за столом, в трапезной, а пока городецкий князь парился, развалившись на полке. Отступили прежние заботы, — казалось, так бы и лежал, блаженствуя.
Девка поднесла ему холодного ядреного кваса, он испил, вышел в предбанник, с помощью отрока стал облачаться.
Ярославль уже погрузился в ночь, шел дождь, а они с князем Федором сидели вдвоем в трапезной, сытно ели и говорили о наболевшем. Отварные куски белуги отливали жиром, а свежепробойная икра горой высилась на серебряном подносе.
Стряпуха внесла пироги с рубленым мясом и первой зеленью, когда вошла княгиня Зейнаб, плотная, широкоскулая: видать, в отца, хана Ногая, удалась. Улыбнулась городецкому князю, подала на подносе чашу пива хмельного.
Встал Андрей, выпил с поклоном:
Благодарю, княгиня, красавица степная. Ты у князя Федора, ровно цветок, глаз радуешь.
Зейнаб расплылась в улыбке, отвесила ему поклон, удалилась. А князья, насытившись, повели разговор, ради которого Андрей приплыл в Ярославль.
В унижении живем, князь Федор, в унижении, — пожаловался городецкий князь. — Доколе терпеть?
Ярославский князь вздохнул.
В бедности прозябаем, — согласился он, — в скудости.
Удельные князья обиды терпят.
Истинно. А что поделаешь? Как великому князю перечить? А как в поход идти, нас зовет.
Так, так.
Эвон, на Новгород замахнулся, а его руку перехватили. Воистину пошел за шубой, а воротился стриженым, — хмыкнул князь Ярославский.
И рассмеялись.
Не прирезал он нам земель, сколь ни просили, — заметил Андрей Городецкий. — А помнишь, как прикрикнул он на тебя, Федор Ростиславич? И просил-то ты всего деревеньку малую.
Я ли с тобой, князь Андрей, не в согласии? У него сила! Одно невдомек мне: отчего хан ему милость выказал, ярлык дал?
Наперекор хану Тохте пошел. Чую, добром такое не кончится.
Князь Федор кивнул согласно:
Как бы не пролилась кровь в степи.
А мало ли ею степь поливали? И половцы, и славяне, и печенеги. Верно, оттого и травы в степи растут буйно!
Да, земля там жирная, на крови…
Кабы ты, князь Федор, к Ногаю добрался и обсказал обо всем. Мыслится мне, не был бы хан Ногай добрым к Дмитрию.
Да уж так, Зейнаб — дочь Ногая. Однако недомогал я, в стремя ступал редко. Чую, пора кланяться Ногаю.
Князья выпили хмельного меда, долго молчали. Но вот ярославский князь бороду пригладил, сказал хрипло:
Ноне, князь Андрей, отправлюсь к Ногаю в Орду. Пусть хан судьей нам будет. Чью сторону Ногаю брать: нашу или великого князя Дмитрия?
Аль мы неправды ищем, князь Федор?
* * *
Уходили Будый с Аксиньей перелеском, перебрались через ручей, углубились в чащобу. Лес пробуждался. Потревоженные людьми, недовольно кричали птицы. Ухнул филин. Аксинья вздрогнула:
Проклятый, беду накликает!
Лупоглазый спросонья вскинулся.
Поднялось солнце, проглянуло сквозь деревья.
Под разлапистой елью легли передохнуть и враз уснули. Может, пережитое сказалось.
Спали долго, пробудились, когда солнце стояло высоко над головой. Из торбы вытащили кусок ржаного хлеба, разломили и, запивая родниковой водой, поели.
О тиуне не заговаривали, будто его и не было. Знали, Онцифер остался лежать у сеновала.
Тут, Аксинья, мы и избу поставим. Приметил я поляну, осенью рожью засеем, — сказал Будый, — как-нибудь проживем.
И принялись за дело. Отесывали основу для избы, рубили хворост, жерди. В работе не заметили, как начало вечереть. Сгустились сумерки. В закатный час небо быстро меняло окраску. Сначала оно стало бледно-розовым, потом голубовато-серым.
Будый нарубил еловых лап, приготовил постель:
Это не полати в избе, Аксинья, однако мягко. А поутру за избу примемся.
Ночью Аксинье Онцифер привиделся, будто он ее во сне домогается, а она сопротивляется, отталкивает.
Проснулась — темень, а сквозь вершины деревьев небо в мелких звездах. Услышала, что не спит Будый, ворочается. Сказал:
Озеро поблизости, журавлиха курлыкала, на гнезде сидит. А на озере и рыбалка, и куга26 для крыши.
26 Куга — озерный камыш
