Близилась осень. Молчит Сарай. Может, хан не обратил внимания, что князь Даниил прирезал к своему княжеству Коломну?
Со временем улеглись страхи, и теперь уже Даниил Александрович поверил: Тохта не придал значения своеволию московского князя и не разорит его княжество.
* * *
Они сидели в трапезной друг против друга и, хоть стол был едой уставлен, к пище не прикасались.
Утром рязанскому князю истопили баню. Он попарился, грязь, какую собрал в темнице, смыл и сейчас настороженно слушал, о чем говорит его недруг Даниил:
Ты, князь Константин, не гляди на меня волком. Я, может, для тебя и серый, но меня жизнь принудила. Коломна-то город земли Московской.
Московской? — взбеленился рязанец. — С каких пор? Говори, Даниил, да не завирайся. Отколь Коломне в Московском княжестве быть?
Аль отец мой, Александр Ярославич, не владел ею?
Нет, не припомню такого!
Не желаешь вспомнить, то твое право. А была, была!..
Ты, князь Даниил, байки для других побереги.
Ко всему, князь Константин Романович, Коломна у Москвы под боком. Ты же, поди, не забыл, как меня мальцом в Москве князем посадили. Княжество малое, нищее, и городов нет. Ты же землей Рязанской завладел, одних городов у тебя пять, не меньше. Ужели умалится княжество Рязанское, коли на нищету мою Коломну выделишь?
Тебе, Даниил, Коломну, Андрею — Муром… Вы, братья, звери хищные, ненасытные. Не так ли вы и великого князя Дмитрия терзали? А он, как помнишь, на Рязанские земли не зарился.
Даниил прикрыл глаза:
Попусту злобствуешь, Константин Романович. Коломна была рязанской, ныне московская, а ты у меня в плену, и я волен в жизни твоей и смерти.
Не стращай!
Я не стращаю, сказываю, как есть.
Чего хочешь?
Ряду подпишем.
О чем?
Коломну за Москвой признай.
С ножом ко мне, ровно тать!
Не суди строго. Была бы твоя сила на Оке, ты бы с ордой Москву разорил.
Орда, уходя, Пронск пожгла.
Ты татар сам навел. Давай миром ряду подпишем, и отпущу тебя в Рязань.
А ежели не подпишу?
Ох, князь Константин, не пытай меня.
Видит Бог, душегубствуешь.
Суди, как хочешь.
Жизнь нас рассудит.
Как знать. Так как, Константин Романович, станем писать ряду?
Зови бояр. Сегодня быть, по-твоему.
* * *
Мало прожил Олекса, да много повидал, иному и на две жизни достанет. С дедом-гусляром странствовал, гридином стал, копыта его коня топтали дороги от Москвы до Твери, до Переяславля, теперь в Рязань послал его князь Даниил — сопровождать рязанского князя.
С Олексой еще два гридина. Третий день в пути, обо всем переговорили. Князь Константин впереди едет, в седле скособочился, у него, видать, свои мысли.
Чудно Олексе: зачем московский князь рязанского в темнице держал? От боярина Стодола слышал, за Коломну князья спорили. А о чем говорить, ежели Москва Коломной овладела?
Гридин считает, жизнь княжеская слишком суетная. Неймется князьям, друг против друга злоумышляют, войны ведут, норовят у соседа землицы урвать, смерда пограбить. Ко всему, татар с собой приводят…
Размышляет об этом Олекса и удивляется княжеской алчности. Ужели мало им того, чем владеют, и отчего не берегут они Русь? Для того ли власть им дана, чтоб разбои учинять?
Задает себе Олекса вопрос, а ответа не находит. Чаще думает гридин о Дарье… Его, Олексу, в Москву дед Фома привел, а Дарью судьба из Владимира в Тверь вела, оттуда в Москву, и все для того, чтобы они встретились. Разве это не счастье?..
О счастье Олекса слышал в юные годы от кузнеца. Как-то забрели они со старым гусляром в Чернигов, и на ночлег их пустил кузнец. Его кузница стояла за воротами города, вросшая в землю, крытая дерном. Гарью тянуло в открытую нараспашку дощатую дверь.
Кузнец поделился с гостями хлебом и луком, а из бадейки, стоявшей в углу, почерпнул квасу. Дед Фома заметил:
Скудно живешь, мастер.
Кузнец снял кожаный фартук, поправил волосы, перетянутые ремешком, промолвил:
Это, дед, с какой стороны подходить: коли с живота, может, ты и прав. А я вот жизнью своей счастлив: людям добро несу. Бедный аль богатый что-нибудь подаст за мой труд и ладно. Все едино нагими родились, обнаженными и в могилу сойдем…
На пятый день издалека увидел Олекса главы рязанских церквей, стены кремлевскйе. Рязань открыла князю Константину Романовичу ворота…
* * *
В пути подстерегла Олсксу беда. Под Коломной хворь с ним приключилась. Горит гридии огнем, и все у него плывет, как в тумане.
В какую-то деревню въехали, Олекса с коня сошел и, едва несколько шагов сделав, упал. Не слышал, как его в избу втащили, на лавку уложили, и, велев хозяевам выхаживать Гридина, товарищи уехали.
Врачевала Олексу старуха, травами всякими поила, даже кровь отворяла, и только на десятый день гридин пришел в себя. Обрадовалась старуха, а к вечеру вернулись и хозяин с сыном.
Ожил? — спросил старик. — Мы, грешным делом, думали — не жилец. Теперь дснь-два — и на ноги встанешь. Коня твоего сохранили…
Накануне отъезда Олекса сидел за столом. Старики трапезовали, а гридин долго смотрел на хозяйского сына. Был он крупный и сильный, малоразговорчивый и добродушный. Звали отрока Петрухой, и Олекса спросил:
Не отправиться ли тебе, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.
Старик отложил ложку, на Олексу из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:
Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошел, он уйдет, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петрухи судьба ратая.
Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспеченным хлебом. Этот дурманящий хлебный дух живо напомнил гридину Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече…
Провожали Олексу всей деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин ступил в стремя, отерла слезу:
Прикипела к тебе, ровно к сыну.
А старик заметил:
Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил: его удел пашню холить…
Застоявшийся конь легко нес гридина лесами-перелесками. Ближе к Москве потянулись сосновые и березовые леса. Места ягодные, грибные. Глаза Олексы часто натыкались на целые семьи грибов. Мясистые, не тронутые червями, они красовались темными и красными шапками. Не баловал, по всему видно, эти края грибник. Деревни редкие, малолюдные, земля ордынскими конями избита. Не успеет смерд хозяйство поднять, так то орда налетит, то баскак заявится. И в поисках спасения уходил люд в глубь лесов.
