— Оклемался? — услышал Кмитич густой басок, но говорящего не видел.
— Что вам надо? — процедил князь.
— Ну и добре, что оклемался, — продолжал басить голос, не обращая внимания на вопрос Кмитича.
Из тьмы выплыл человек с густой длинной шевелюрой и буйной бородой цвета дубовой коры. Он начал развязывать Кмитичу руки, бормоча себе под нос:
— Пробачь, пан, вось тут пришлось малек тебя связать, чтобы не брыкался во сне.
Руки были освобождены, и Кмитич сел, потирая запястья, тут же скривился от боли, но сразу определил: рана на спине плотно забинтована. Забинтованы были и икра левой ноги, плечо.
— Вось, можешь забрать, — бородатый положил перед Кми-тичем на заляпанный кровью стол две оловянные пули.
— Пули?
— Из тебя вытащил, а связал, чтобы не брыкался. Я тебе доброго отвара сонного влил.
Кмитич сидел на деревянном столе, мало что понимая, и оглядывался, пытаясь вспомнить события, произошедшие накануне. В комнате горел очаг, слабо освещая помещение словно небольшого сарая, а не жилой комнаты — на стене висели разнообразные столярные инструменты, стояли бочки, заваленные каким-то хламом, доски, пилы, длинные, как в лазне, полки, маленький очаг и черный чан на огне.
— Вы кто? — спросил Кмитич, глядя на бородатого.
— Янка Полевничий. Называйте меня так, пан. Я лесником был у местного пана. Но вот уже два года, а то и более, как ни пана, ни службы… война одна кругом. И я один тут. Сам по себе. Охочусь, слежу за лесом, чтобы зубров не убивали. Мало их осталось, а народ расшалился. Что свои, что чужие — всех надо бояться, пан. Голодуха кругом. Последнего зверя в лесу могут сожрать.
— Так это я в твой капкан угодил? — вспомнил наконец Кмитич.
— Вот и ставлю капканы на людей шаловливых разных, а раньше на свиней диких ставил, — Янка Полевничий словно и не слышал вопроса, но продолжал свой собственный рассказ, — лосей в наших лесах много было, молодые посадки сосны все объедали, а свиньи дикие по осени вечно табунами ходили, съедая все подряд. Сейчас же зверь притих. Ушел, что ли. От войны, может, ушел или от людей, что стали стрелять зверя втрое чаще?..
Вначале Кмитичу показалось, что перед ним дед — лоб Янки имел глубокие морщины, словно его вырезали из той же коры дуба. Однако, приглядевшись, полковник понял, что Янка Полевничий не намного его старше. Просто весь какой-то дремучий. И, похоже, привык сам с собой разговаривать за неимением собеседников. На вопросы он отвечал через раз, чаще пропуская их мимо ушей, а говорил, словно с кашей во рту.
— Значит, ты достал пулю, что в меня всадили?
— Пулю? Так, пан, достал. Одну из спины, одну из ноги.
— И из ноги тоже? — немало удивился Кмитич, понимая, что даже не заметил, как был ранен в ногу.
— Забирай, пан, себе пули на память.
— И где же ты всему этому научился?
— Там еще у вас одна рана на плече, но не опасная, скользящая. Я ее только промыл травами, и все дела. Лесник такое должен уметь в первую очередь. А вы вроде как от москалей утекали, так?
— Так, — не стал объяснять всех тонкостей Янке Полевни-чему Кмитич.
— И куда же пан путь держал в одиночестве?
— Я в Друцк ехал, в отряд Багрова. Слышали такого? Я его ищу.
— В Друцк ехал, — усмехнулся Янка, — там этого Друцка уже и нет, поди. Пожгли, постреляли, людей посекли. Эх, что за время! Ведь грех в человека стрелять! Ну, в солдата я еще могу понять! Но в баб да малых?! Там, может, и живет кто, в Друцке, но пару дворов от силы. Друцк… Был Друцк, да вышел весь. Во какие времена, пан, настали…
— А про Багрова слышали? — только сейчас Кмитич спрыгнул со стола, сам отвязав свои ноги.
— Багров? Был тут. Он из Друцка москалей выбил, но и сам ушел. Пошел на юг, на Казимир-город соединяться с другим отрядом — Тышкевича. Здесь каратели были полковника Чернова. У них сильный бой был с Багровым. Есть будешь?
— Так. Проголодался малость. Не откажусь. А откуда вы такие подробности знаете, что Багров пошел на Казимир? У него что, людей много?
— Ну, раз есть будешь, пошили у хату.
— А где мы сейчас?
— В лазне, она же больница, — и Янка Полевничий весело рассмеялся, будто сказал смешную шутку.
— Понял, — усмехнулся Кмитич, — а то я уж было подумал, что ты, Янка, вот так и живешь здесь. Ну, а про планы Багрова откуда знаешь?
— Багров? — стоя у двери, Полевничий оглянулся. — Так они меня с собой звали. Их там человек сотни четыре, не меньше.
Но я не могу. У меня вон какое хозяйство! Целый лес на мне одном держится! Отара овец, опять-таки корова… Короче, хозяйство большое. Куда уж тут. Выходи в предбанник! Дам тебе рубаху, — и Янка бросил одобрительный взгляд на мускулистые руки и широкую хорошо разработанную грудь Кмитича.
— Здоровый муж, по всему видать, — подумал вслух лесник.
Янка с незатейливой кличкой Полевничий (Охотник) жил с двумя собаками, коровой, лошаденкой и с «отарой» из пяти овец. Был также черный кот, который постоянно сидел, полностью сливаясь с черной стенкой дома, и напоминал о своем существовании только парой больших зеленых глаз. С этой живностью лесник и разговаривал круглыми сутками. Человеческие имена животных — кот Василь, собаки Ясь и Кастусь, лошадь Янина, корова Людовика — тому способствовали. Появление Кмитича в его лесной обители обрадовало Янку Полев-ничего. Он полагал, что наконец-то появился собеседник, который тоже умеет говорить. Но за годы отшельничества Янка, похоже, разучился правильно общаться с людьми, предпочитая высказываться самому и редко слушать их вопросы. Поэтому половину своих вопросов Кмитичу приходилось повторять по два, а то и три раза. Да и ответы хозяина приходилось зачастую переспрашивать, ибо Янка Полевничий говорил невнятно, так, словно на его языке лежала горячая каша. Собственно, внятно говорить коту, собакам, корове, лошаденке и пяти овцам никогда не было особой надобности.
«Родный мой кут, — вздыхал Кмитич, наблюдая за плачевным состоянием города из зарослей берегов Друти, — во что тебя обратили!» Друцк в самом деле выглядел побитым, словно бездомный пес, городом. Однако понять, что же там творится, кто живет, издалека было невозможно. «Может, Багров все еще там?» И тут в голову Кмитичу пришла шальная мысль: переодеться в хромого старца и разведать, как обстоят дела в Друцке. Тем более что хромоту имитировать не приходилось.
Так он и сделал: надел лохмотья, которые нашел в доме у лесника, взял палку, спрятал нож и пистолет и отправился вечером в город, изображая старого и больного человека. Правда, изображать сильно не пришлось. Раны ныли. Кмитич чувствовал, что и вправду еле стоит на ногах. Город Друцк, как и говорил Янка Полевничий, Кмитич с огорчением обнаружил полуопустевшим, наполовину сгоревшим и разрушенным. Жило там, правда, не десять человек, как полагал Полевничий, но все равно мало — вероятно, около двухсот жителей, не больше. Причем почти одни женщины с детьми да старцы. Стрельцов или казаков нигде не было видно. Видимо, гарнизону нечем стало питаться, и он ушел, оставив лишь небольшую охрану либо не оставив никого. Походив по опустевшим холодным улицам разгромленного города, Кмитич совсем обессилел. На краю Друцка стояла маленькая лютеранская церковь, выжившая лишь потому, что ее переделали в церковь московской православной веры, прибив шестиконечный крест с полумесяцем. «Неплохо бы зайти, помолиться, — решил Кмитич, — забыл, когда уже в церкве был!» Он, опираясь на палку, зашел внутрь храма, сразу погрузившись в теплый сумрак после холодной промозглой улицы. Храм был переполнен женщинами, детьми, стариками. Бледные измученные лица людей были обращены к алтарю, где стоял батюшка с густой светло-рыжей бородой, в златотканой одежде. Рядом тщедушный дьякон махал кадилом. Синеватый дымок ладана струйками плыл над женскими платками и седыми головами стариков.
