Как бы не печалились литвины из-за погибших товарищей, моральная победа все же была на их стороне — враг понес намного большие потери. Викторию над московским войском отметили вином, распеванием гимна «Цябе, Божа, хвалім!». Сапега, поднимая кубок перед войском, громко сказал слова, что очень понравились Кмитичу: «Если бы всегда литвины хотели так отважно сражаться, то весь свет бы под нашим могуществом был!» И ему вторили раскатистые салюты из пушек, которые сильно напугали московитов, подумавших, что к Сапеге прибыло подкрепление и литвины собираются вновь атаковать отступивших неприятелей. Царские солдаты похватали мушкеты и сидели, ожидая нового штурма, до самого утра. Однако через несколько дней уже в московском лагере также началось что-то невероятное: стрельба пушек, радостные крики людей, песни — аж земля содрогалась от грохота орудий и мушкетов!
Кмитич послал захватить пленного и расспросить, что же там происходит. «Языка», немецкого солдата, хорошо говорящего по-русски (уж лучше, чем некоторые московитяне!), вскоре привели, и тот немало всех удивил, сказав:
— Мы празднуем победу.
Кмитич, Полубинский и Михал при этих словах даже засмеялись, думая, что солдат не лишен чувства юмора. Но немец стоял перед ними с невозмутимым видом. Он и не думал шутить:
— Пришло поздравление от царя, — говорил наемник, — он наградил воеводу, и мы все отмечаем это событие. Царь так и написал, что «сами не ведаете, каковое будете иметь пожалование от величества царского». Вот мы и празднуем…
— Ну и черт с ними, пусть так считают! — усмехнулся Кмитич. — Мы же пойдем громить других.
Сапега ревниво наблюдал, как полковники игнорируют его, Великого гетмана, обсуждая планы на будущее.
— Пусть Пац и Полубинский стерегут тут Долгорукого, — приказывал Сапега, — а мы с тобой, Михал, двинем по этому наглецу Хованскому. Кмитич и Оскирко, вы с тысячью гусар идите вперед, к Черее, и не допустите объединения Долгорукого с Хованским…
— Послал пан гетман тех, кого не жалко, — говорил Кмитичу Оскирко, хмуря бровь. Он-то хорошо знал, как относится к ним обоим Сапега — как к людям Януша Радзивилла.
— Ты знаешь, — успокаивал Кмитич, хлопая по плечу, Оскирко, — а я вот согласен в кои-то веки с Сапегой! Сейчас надо идти по всем направлениям и давить их, пока не опомнились. Говоришь, тысяча мало? Так! Мало. Но мы и этими силами их разобьем. Сейчас Бог на нашей стороне. Испытывал нас пять лет Боженька, а теперь награждает.
— Лишь бы ты был прав, Самуль, — отвечал полковник.
— У меня с Хованским давние счеты, — продолжал Кмитич, — это он меня первый дьяволом нарек. Ну, что ж! Будет ему очередной ад! Как же прав был Януш в свое время! Это он мне говорил, чтобы я наступил на собственную гордость и забыл обиду, объединившись с Сапегой. Мы сейчас должны быть все вместе. Только вот боюсь, что из-за невыплат денег Пац уйдет. Да и многие разбегутся. На шляхту у меня надежд мало. Вот на таких, как ты, обычных полковников да людей простых куда как больше надежды.
Полковников неожиданно поддержал и успокоил Степан Чарнецкий.
— Вы идите вперед, а моя дивизия будет следовать за вами. Если нарветесь на Хованского, завлекайте этого голубца прямо ко мне! — улыбался в длинную бороду русский воевода польского войска.
И в этот же день к бежавшему из плена Жаромскому, старающемуся теперь вернуть родную Вильну, поскакал гонец с приказом оставить для осады столицы посполитое рушение, а остальное войско вести к Сапеге.
Ну, а Кмитич в самом приподнятом настроении ринулся к Черее, чтобы не дать своему старому сопернику Хованскому прийти на помощь Долгорукому. И там, недалеко от Череи, хоругвь Кмитича и Оскирко налетела на московский авангард Хованского. После короткой стычки гусары изобразили смятение и стали быстро уходить к Талачину. Там вновь состоялась стычка, вновь гусары развернули коней, и стрельцы продолжили преследование, предвкушая окончательный разгром ненавистного Кмитича. И вот, совершенно неожиданно для московитов, по стрельцам и царским ратникам ударила польская дивизия Чарнецкого. Под мушкетным и пушечным огнем поляков, под атакой драгун, стрельцы и ратники стали отходить, неся большие потери. Тут-то по ним всей силой вновь вдарили круто развернувшиеся гусары Кмитича и Оскирко. Несмотря на то, что у Хованского было втрое больше людей, литвины разгромили неприятелей наголову. От трех тысяч авангардного корпуса уцелело лишь восемь человек, прискакавших в Череи с ужасной для Хованского вестью — убиты все! Но Кмитич не остановился на этом и набросился на основные силы Хованского в самих Чере-ях. Московиты уже начали строить там укрепления, но побросали все и, отбиваясь от постоянных атак гусар, спешно ушли, торопясь укрыться за крепкими стенами Полоцка.
А к Черее уже подходили колонны Сапеги, разбившие лагерь в пяти верстах от городка. Сапега ждал атак из Череи, даже пока не догадываясь, что враг в панике покинул город под ударами палашей гусар Кмитича. Немало удивился гетман, узнав, что Кмитич, который вместо того, чтобы погибнуть в неравной схватке, сам разгромил врага в пух и прах. В городе частично остался брошенный московитами обоз и две пушки. Остальные пушки, по приказу Хованского, потащили другой дорогой к Лепелю, коротким путем к Полоцку. Сам же воевода, через болота и леса, теряя в трясине орудия, коней, повозки и даже людей, шел в Чашники. И как бы ни спешил Хованский, его воинство двигалось медленно, то и дело переходя с одной стороны накопившей влаги дороги на другую. Сапоги желдаков и копыта коней скользили по жидкой грязи, а ноги лошадей, тащивших пушки, разъезжались в стороны. И лишь ночью, с трудом, обессилевшие солдаты, грязные и измотанные трудным переходом по лесным тропам и через бурелом чащоб, вышли к большой дороге. Не досчитался Хованский и нескольких дворян, и части рейтар, которые, похоже, разбежались в пути.
В погоню за Хованским устремился Кмитич в компании с Крыштопом Сапегой, молодым племянником гетмана, а также Липницким и Дольским. Литвины нагнали-таки основные силы Хованского, и вновь завязался ожесточенный бой. С трудом отбивая атаки, вновь неся ощутимые потери, московиты ускорили отход, избавляясь от всего, что могло задерживать их продвижение: от телег, пушек, ослабших лошадей и бросая на дороге раненых и больных.
Перед рекой Суя, за двадцать верст до Полоцка Крыштоп Сапега и Кмитич вновь атаковали арьергард Хованского. Гусары, рейтары и мушкетеры литвин взломали загородитель-ные укрепления московитян и налетели на их пехоту. Началась жестокая рубка. Гусары били врага саблями, кололи пиками, мушкетеры косили неприятеля залпами. Конец войска Хованского близился, но князь Московии бросил в бой свои основные силы, и лишь это спасло его от полного разгрома. Атака литвин была отбита, но слишком большой ценой.
В плен попали рейтарский полковник Уваров и полоцкий воевода Косовский. Вся артиллерия арьергарда также была захвачена Крыштопом Сапегой и храбрыми гусарами Кмитича.
Хованскому казалось, что он попал в сущий ад. Ни дня отдыха, ни ночи сна! Литвины атаковывали в любое время суток, их мушкеты могли дать залп из-за деревьев каждой рощи, каждого леса… К атакам армии Речи Посполитой примешивались партизаны, которые могли появиться прямо из-под земли в любой момент. Лишь стены Полоцка спасли гибнущую на литвинской земле армию захватчиков. Уже сидя в городе, Хованский писал царю, что его ратники «не видев неприятельских сабель, бегут неведомо от кого». Люди его армии и в самом деле выглядели уже не бряцающим оружием грозным войском, а толпой перепуганных насмерть людей.
