– Таишься… Не иначе как дева сердце твое полонила. Аль не так?
Мечеслав промолчал, ему хотелось поделиться своими мыслями и переживаниями со старшим товарищем и братом, но что-то мешало сделать это.
– Ин ладно, помощь понадобится аль совет, ты молви!
Следующим утром Мечеслав, проходя по улице мимо Ильинской церкви, где поклонялись своему богу ромеи да принявшие греческую веру варяги и славяне, вдруг услышал веселый голос Рады:
– Здравствуй, Мечеслав!
– Здравствуй, Рада, – обернувшись на голос, ответил он.
– Ты не серчай на меня, – сказала она. Щеки ее были румяны от мороза, глаза радостно сияли, к ее шапочке, отороченной белкой, были прикреплены новые височные колты, которых ранее Мечеслав на ней не видел.
– Да чего уж… – промолвил Мечеслав.
– Ты заходи. Бабушка да Лычко спрашивали о тебе, – сказала она и веселая, радостная, легкой походкой пошла дальше.
Вечером, когда стемнело, Мечеслав, полный надежд, отправился к Раде, и когда ему оставалось завернуть за угол Лычковой избы, он услышал голоса и остановился – то были голоса Орма и Рады.
– Ормушко, любый мой, сколь слез я пролила, тебя ожидаючи. Скажи, люба я тебе али нет?
– Люба, люба, Радушка! Люба, голубушка! Да только какой я жених тебе, старый пришлый воин…
– Какой же ты старый? Ты у меня молод да красив, на всем белом свете нет краше и сильнее тебя.
– Эх, голубушка ты моя!
Мечеславу стало трудно дышать, он развернулся и побежал.
– Мечеслав, ты?! – окликнул его голос Орма.
Но Мечеслав не ответил, он бежал и бежал, не видя ничего и не ведая куда.
Бежал от обиды, от ревности, от неразделенной любви. Холодный жестокий ветер бросал мокрый снег ему в лицо, поскользнувшись, он упал лицом в сугроб. Тяжело дыша и сжав кулаки, он стал колотить ими по снегу, стараясь забыть Раду, Орма, их голоса:
– «Ормушко, любый мой!» – «Эх, голубушка ты моя!»
На следующий день, в молодечной, к нему подошел Орм:
– Здравствуй, брат! Не ты ли это вчера от Лычковой избы бежал?
Мечеслав, отведя в сторону взгляд, промолчал.
– Любы мы с Радой друг дружке, вина моя, что не молвил тебе о том. А что боль я сердцу твоему причинил, за это не обессудь, не ведал я, что ты тоже… – Орм запнулся, положил руку на плечо побратима, Мечеслав дернулся, сбрасывая ее. Орм постоял около него, но, так и не дождавшись ответа, вышел из молодечной, оставляя Мечеслава наедине с горькими думами и противоречивыми чувствами.
Глава восьмая
И рече Володимер: «Се не добро, что мало городов около Киева». И нача ставити городы… И нача набирати мужи лучшие от словен, и от кривичь, и от чуди, и от вятичь, и ими населил грады, ибо была рать с печенеги».
Ипатьевская летопись
Потянулись неторопливо холодные зимние дни, и были они похожи на душу Мечеславову, которая, оставшись одна на всем белом свете, заледенела от потерь, от скорби, от жестокости этого мира, спряталась куда-то глубоко-глубоко, как прячется от мороза все живое. Но ничто не стоит на месте, все родится, крепнет, а затем стареет, ветшает, разрушается и вновь возрождается в чем-то другом. Вот и после холодной зимы пришел месяц-березень, Ярило согрел своими объятиями землю-матушку, и проснулась она, возрадовалась, освободилась от снега, зажурчала веселыми ручьями. Постепенно, как бы нехотя, оттаяла и душа Мечеслава.
Князь же Владимир собрался идти на булгар волжских да на хазар. Засобирались и Мечеслав с Сахаманом. Мечеслав – чтобы уйти подальше от Рады, Орма и их счастья, а Сахаман – в надежде края родные увидеть, род свой и матушку повстречать. Но не суждено было мечтам их сбыться. Отправили друзей с сотней воинов совсем в другую сторону, в Дикое Поле. За старшого поставили Ратшу, одного из другов Ормовых. От него они и узнали:
– Князь на булгар серебряных уходит с дружиной, да опасается, как бы печенеги разор не учинили, покуда его нет. Порешил он степные рубежи укрепить, а потому собирайтесь в путь, добры молодцы!
Вскоре отряд, покинув Киев, двинулся к кону, незримо разделявшему земли русские и Степь. Мечеслав посмотрел на ехавшего с угрюмым лицом Сахамана, спросил:
– Ты чего кручинишься, друже?
Сахаман с обидой в голосе сказал:
– Нет мне веры! У печенегов не верили и здесь не верят! Орма и Злата в поход на булгар взяли, меня отринули. А потому отринули, что дума у них такая: как булгар разобьем и к Хазарии с полуночи подходить станем, я к своим переметнусь и предупрежу их!
– У кого дума такая? – переспросил Мечеслав.
– Орм мог бы слово за меня замолвить и в свою сотню взять. Но и Орм мне не верит!
– Орм тебе верит. И Волчий Хвост тебе верит. Ты степь и все хитрости печенежские знаешь, потому тебя на рубеж и посылают, – сказал Мечеслав. – Я, к примеру, никогда в степи не бывал, так ты для меня, Сахаманушко, первый советчик и вож.
Сахаман подумал-подумал, ничего не ответил, но в лице посветлел…
В полдень их малая дружина остановилась около небольшого поля у раменья, чтобы дать роздых коням и себе. Расположились прямо на траве у подножия огромного дуба. Ели всухомятку, после еды пошли меж воинами разговоры, смех да шутки.
– Эй, браты, а дедок-то умаялся! – сказал вдруг один из ратников.
Все посмотрели в ту сторону, куда он указывал. Понукая тощую лошаденку, тянущую орало, к ним приближался сгорбленный седой старик в посконной рубахе, за ним важно вышагивали грачи и выклевывали из борозды червяков и личинок. Пахарь заметил незнакомцев, прикрыл от солнца ладонью лицо и стал вглядываться в их сторону, затем, признав в воинах руссов, продолжил пахоту. Когда борозда пролегла неподалеку от расположившихся на отдых дружинников, он остановился и громко сказал:
– Мир вам, люди добрые!
– И тебе того же! – ответили дружинники.
– Поснедай с нами, старче, – пригласил старика Ратша.
– Недосуг мне, молодцы, – ответил старик.
– А давай-ка, дедушко, я помогу тебе, – сказал Мечеслав. Подойдя к старику, нагнулся, поднял ком свежевспаханной земли, понюхал его и размял в ладони. – Хороша землица!
«Нам бы такую», – подумал он, возвращаясь мыслями туда, куда возврата ему не было.
– Что ж, вот тебе орало, а я передохну малость, – сказал дед, уступая место Мечеславу.
– А что, старинушка, ты один-одинешенек и пособить тебе некому? – спросил Мечеслав.
– Некому, молодец… Ушел я из рода своего по младости, изгоем стал, поселился в этих местах, жену завел, чада пошли, ладно мы жили. Четверо сынов у меня было, множился род мой, но пришли печенеги и погубили всех, только старуха моя хворая да внучонок малой остались, – ответил старик и устало зашагал в сторону дружинников. Мечеслав постоял, глядя на его сгорбленную спину, опущенные плечи, затем крепче ухватился за орало и пошел твердым уверенным шагом. Он соскучился по земле, по мирной работе, и ему казалось, что черноватая свежевспаханная земля это его прошлое. А там, впереди, виднеется целина – новая, еще не пройденная им жизнь, которую ему еще предстоит вспахать. Он шел и шел, не замечая текущего по лицу пота, солнца, припекающего спину, не замечая времени.
