— Что ты могла знать?
— А вот знала, и все. Знала, что есть на свете мужчина, мой мужчина, и ничей больше, знала, что я его встречу, вот все так и случилось чудесно. Правда?
— Правда.
— У тебя ведь никого нет?
— Есть.
— Кто есть?
— Ты есть.
— И ты готов меня уже съесть…
— Да, готов…
— А я не готова, не сейчас и не здесь… — смеялась Ольга, уклоняясь от нескромных ласк Вангола.
— Идем ко мне в комнату…
— Стоп, товарищ капитан, а уборка?
— Утром. Я раньше встану, сам все здесь уберу…
— Хорошо…
Они тихо, сняв обувь, пробрались по коридору в комнату Вангола. От порога до постели Вангола три шага, они шли эти три шага очень долго, вечность… И наступила ночь. Счастливая ночь для этих двоих на этой земле.
Ночь, окутавшая холодной темнотой затемненную, уставшую от вечной суеты Москву, была короткой, слишком короткой для любящих мужчин и женщин и нескончаемо длинной и мучительной для миллионов одиноких, разбитых войной пар.
Злой ветер рвал и без того истрепанный и почти обесцвеченный солнцем и солеными брызгами военно-морской флаг на корме небольшого буксира еще явно дореволюционной постройки. Он храбро сражался с ледяным панцирем, сковавшим неприметную, укрытую в скалах бухту. Лед был тонкий, не больше десяти сантиметров, и буксир наезжал на него с разгона и проламывал по нескольку метров своим весом, при этом корпус его скрипел и как-то жалобно постанывал. Капитан, седой ровесник буксира, в рубке нещадно дымил папиросами и орал в медную трубку машинного отделения команды, стараясь своим голосом перекричать и завывания обжигающе-холодного ветра, и надрывный до дрожи в палубе гул двигателя, и треск ломающегося под днищем льда. Судя по всему, ему это каким-то непостижимым образом удавалось, поскольку, подчиняясь его воле, буксир медленно, но верно, проламывая льды, приближался к скалистому берегу. Там на берегу, у небольшой пристани, буксир ждали.
— Обычно здесь льда не бывает, незамерзающая бухта, однако шибко холодная зима нынче. Тихо было, штиль, вот и перехватило. Ничё, ветерок седни этот лед разобьет и очистит воду, вот увидите, завтре будет чисто…
— При таком морозе?..
— Вода-то теплая, с Атлантики течение, Гольфстрим называется, ежли б не оно, тут метровые льды бы были…
Капитан затушил в большой пепельнице, больше похожей на котелок, очередную папиросу и крикнул:
— Отдать швартовы!
Буксир ткнулся носом в обмерзшие боны и мягко привалился бортом к причальной стенке.
— Чё, не ждали? А мы вот оне…
— Ждали, Афанасьич, ждали, только думали — не пробьешься, назад свернешь…
— Чтоб я да не пробился? Обижаешь, товарищ капитан второго ранга…
— Пошутил я, грамотно ты прошел. Как корпус?
— В порядке, я ж аккуратно… Товарищ капитан второго ранга, разрешите доложить?
— Докладывайте.
— Спецгруппа из четырех человек прибыла, вот документы.
— Здравствуйте, товарищи. Уведомлен о вас… Афанасьич, разгрузишься и ко мне…
— Так точно.
Сойдя по шатким деревянным мосткам на берег, Вангол принял несколько мешков и подал руку девушке, сходящей на берег.
— Спасибо, — сказала она улыбнувшись. Ее удивительно красивые глаза лишь на мгновение встретились с взглядом Вангола.
Владимир Арефьев и Степан Макушев вынесли с палубы буксира большой тяжелый ящик и осторожно поставили его на настил причала.
— Товарищ капитан второго ранга, нам бы транспорт какой…
— Ждите, сейчас за продуктами подвода будет, на ней и привезете.
Капитан посмотрел на ящик и добавил:
— Вторым рейсом, а пока — за мной.
— Мы подождем, товарищ капитан второго ранга, — твердо ответил Вангол.
— Хорошо, тогда, вон видите, барак под скалой, вам туда, устраивайтесь, я через час подойду.
— Владимир и Ольга, идите в барак, мы подождем подводу, — распорядился Вангол.
Владимир, взяв свой и Ольгин мешки, зашагал к едва видневшемуся серым пятном под скалой строению с дымящей над ним железной трубой. За ним, прикрывая лицо от ветра, двинулась Ольга.
Ветер усиливался, и у всех на глазах валы Баренцева моря крошили и ломали лед в бухте.
— Красиво.
— Да, красиво, только застряну я тут, чует мое сердце, шторм долгим будет. Продукты выгрузить поможете? Все одно стоите?
— Конечно! — кивнул Вангол, и они с Макушевым стали помогать немногочисленной команде таскать мешки и ящики из трюма на берег.
Вскоре подъехал на повозке молодой матрос и звонко скомандовал:
— Навались, мужики, лошадь выстужать нельзя, давай по-скорому грузи подводу!
— Я те щас навалюсь, салага, а ну, грузи свою телегу, а не то… — прорычал из рубки Афанасьич.
— Да не, вы чё, я ж тоже, — извиняющимся голосом пролепетал матрос и, лихо спрыгнув на землю, начал складывать мешки в подводу.
Вскоре большая часть привезенного была погружена, и матрос, покрикивая на уже пенсионного возраста кобылу, отправился в обратный путь. Отъехав метров на двадцать, повернулся и крикнул:
— Пока разгружу, там обед, так что через два часа ждите, не раньше, подскочу.
— Ты у меня на губу подскочишь, суток на пять, если через сорок минут здесь не будешь! — не выдержал Афанасьич, сошедший на берег. И, уже повернувшись к Ванголу, сказал: — Вот зараза, списал его на берег месяц назад, лодырь, а он здесь, вишь, к продуктам пристроился…
— Да он, видно, шнырь по жизни, в лагерях такие сами, без всякой ломки в прислугу идут… — заметил Макушев, сплюнув в сторону удалявшейся подводы.
Капитан буксира оценивающе покосился на Макушева.
— А ты чё, и в лагерях бывал?
— Приходилось…
— Да, от сумы да от тюрьмы не уйдешь… — проворчал Афанасьич и, старчески кряхтя, спустился в машинное отделение. Привык старый моряк всегда самолично осматривать судно…
Моряк на повозке появился через полчаса, видно, понимал, что с ним не шутили, молча загрузил остальные мешки с продуктами и, посмотрев на Вангола, кивнул:
— Грузите свой ящик.
* * *
В бараке, в трех маленьких комнатах, кипела работа по пребражению их в более или менее пригодное для жизни пространство. Ольга, командуя Арефьевым, переставлявшим нечто, напоминавшее мебель, ловко орудовала веником и половой тряпкой, выгребая из всех углов грязь и мусор, копившиеся здесь, вероятно, годами.
— Извините, здесь ссыльные рабочие жили, по восемь человек в комнатушке, спали на нарах, нары сгнили уж, мы их выбросили, а прибраться, барышня, извиняйте, не успели, — оправдывался одноногий завхоз, кося глазом на ладную фигуру Ольги.
