– Вы превосходно сыграли Гамлета и Вершинина. Карамзинский
Эраст вам тоже удался, – сказал, пожимая руку, меценат. – Но главное – у вас чрезвычайно
удачная внешность. Ее можно рассматривать вблизи. Это важно.
Манера говорить у миллионера была особенная – чувствовалось,
что комплиментов этот человек расточать не станет. Что на самом деле думает, то
и сказал. И не слишком озаботился, понятен ли его ход мыслей собеседнику.
С очаровательной улыбкой премьер ответил:
– Сказал бы: «Смотрите-смотрите, за погляд денег не берут»,
но с вас грех не запросить. В этой связи желал бы знать, нельзя ли все-таки
получить в конце сезона бенефисец?
– Нельзя! – отрезал Ной Ноевич. – В уставе «Ковчега» ясно
сказано: бенефисов ни у кого не будет.
– И у вашей фаворитки? – качнул головой в сторону Элизы
красавец, при этом обращаясь к Шустрову.
Каков наглец, нахмурился Фандорин. Неужто никто не поставит
его на место? И в каком смысле про фаворитку?
– Ипполит, заткнись. Ты всем надоел, – громко сказала дама,
давеча переживавшая из-за муарового платья.
– А это Василиса Прокофьевна Регинина, наша «гранд-дама», –
подвел к ней мецената Штерн. – Гениально сыграла королеву Гертруду, все
рецензенты отметили.
– Назвали «неувядающей», – подхватил сосед «гранд-дамы» –
тот, что с голубоватыми сединами.
Под приглушенное хихиканье монументальная Василиса
Прокофьевна метнула изничтожающий взгляд на шутника.
– Голос с того света, – процедила она. – Покойникам надлежит
молчать.
Смешки стали громче.
Отношения внутри труппы непросты, атмосфера перенасыщена
электричеством, констатировал Эраст Петрович.
Регинина вскинула полный подбородок:
– Нет худшей беды для актрисы, чем слишком долго цепляться
за амплуа героини. Нужно уметь вовремя перейти из одного женского возраста в
другой. Я буду вечно благодарна Ною Ноевичу за то, что он уговорил меня
покончить с Дездемонами, Корделиями и Джульеттами. Господи, какое освобождение
не молодиться, не впадать в истерику из-за каждой новой морщинки! Теперь я могу
хоть до самой смерти спокойно играть Екатерин Великих и Кабаних. Ем пирожные,
набрала сорок фунтов и нисколько не мучаюсь!
Сказано это было с истинным величием. Штерн воскликнул:
– Королева! Истинно regina! Угрызайтесь, голубчик, что
упустили свое счастье, – с укором молвил он седовласому. – Это наш «резонер»
Лев Спиридонович Разумовский, мудрейший человек, хоть и бывает колок. В прошлом
первый любовник. И, кажется, не только по сцене, а, Лев Спиридонович? Откройте
наконец тайну, из-за чего вы развелись с Василисой Прокофьевной? Почему она
называет вас «мертвецом» и «покойником»?
Заметив среди актеров оживление, Фандорин догадался, что эта
тема в театре пользуется популярностью, и удивился: не странно ли – держать в
небольшой труппе бывших супругов, которые к тому же не сумели сохранить добрых
отношений?
– Василиса зовет меня так, потому что я для нее умер, – с
кроткой печалью ответил «резонер». – Я действительно совершил чудовищную вещь,
которой нет прощенья. Не то чтобы я о нем, впрочем, умолял… А подробности пусть
останутся между нами.
– Труп. Живой труп, – скривила губы Регинина, употребив
название пьесы, о которой в этом сезоне говорила вся Россия.
Шустров вдруг оживился.
– Вот именно, – сказал он. – «Живой труп» – отличный пример
того, как театр с кинематографом поддерживают и рекламируют друг друга. После
графа Толстого осталась неопубликованная пьеса, ее текст таинственным образом
попадает к моему конкуренту Перскому, и тот уже начал снимать фильму, не
дожидаясь выхода спектакля! Содержание никому неизвестно, машинописные копии
выкрадываются, перепродаются по триста рублей! Семья покойного подает в суд!
Представляю, как публика будет рваться и в кинематографы, и в театры! Отличная
композиция! Мы с вами об этом поговорим позднее.
Он успокоился так же внезапно, как возбудился. Все смотрели
на предпринимателя с почтительным недоумением.
– Мой помощник Девяткин, – показал Ной Ноевич на укушенного.
– А также актер без амплуа, так называемый «содействующий». Его история в
некотором роде уникальна. Вырос в кадетском корпусе, служил в саперном
батальоне где-то в Бешбармаке…
– На Мангышлаке, – поправил Девяткин.
– В общем, в жуткой дыре, где главный культурный аттракцион
– свиной рынок.
Второй режиссер опять поправил:
– Не свиной – конный. Свиней там не разводят, это
мусульманские земли.
– И вдруг заезжает к ним на гастроли какой-то театришко.
Дрянной, но с классическим репертуаром. Наш поручик сражен, влюблен, околдован!
Бросает службу, поступает на сцену под романтическим псевдонимом, кошмарно
играет в кошмарных постановках. А потом новое чудо. Проездом в Петербурге
попадает на мой спектакль и наконец понимает, что такое настоящий театр.
Приходит ко мне, умоляет взять кем угодно. Я разбираюсь в людях – это моя
профессия. Взял помощником и ни разу о том не пожалел. А вчера Девяткин проявил
себя героем. Ну-да вы, Андрей Гордеевич, конечно, знаете.
– Знаю. – Шустров крепко пожал ассистенту левую, не
забинтованную руку. – Вы молодец. Спасли всех нас от больших убытков.
У Эраста Петровича приподнялась левая бровь, а настроение
вдруг улучшилось. Если для мецената здоровье Элизы – всего лишь вопрос
«убытков», то… Это совсем другое дело.
– Я сделал это не из-за ваших убытков, – пробормотал
Девяткин, но гостя уже знакомили со следующим артистом.
– Костя Ловчилин. Как следует из псевдонима – актер на роли
ловчил и плутов, – представил Штерн молодого человека с невероятно живой
физиономией. – Играл Труффальдино, Лепорелло, Скапена.
Тот провел рукой по буйным кудрявым волосам, оскалил
толстогубый рот и шутовски поклонился:
– К услугам вашего сиятельства.
– Смешное лицо, – одобрительно заметил Шустров. – Я
заказывал провести исследование. Публика любит комиков почти так же, как
роковых женщин.
– Наше дело лакейское. Кого прикажете, того и сыграем.
Угодно роковую женщину? Рад стараться! – по-солдатски отсалютовал Ловчилин и
тут же очень похоже изобразил Альтаирскую: затуманил взор, изящно переплел руки
и даже полуулыбку воспроизвел.
