Как только стало известно о драматичной смерти Ипполита
Смарагдова, здание театра подверглось настоящей осаде – репортеры, безутешные
поклонницы, любители скандалов чуть не в окна лезли. Ну а «путешественник»,
видимо, поступил хитрее: пришел в поздний час, когда толпа разошлась, да и сунул
ночному сторожу бумажку.
– Да, сударыня, тут много любопытного, – ответил Фандорин
(вот как его фамилия) так же холодно, причем нисколько не сконфузился.
– Прошу вас уйти. Посторонним сюда нельзя. Это, в конце
концов, непристойно!
– Хорошо, ухожу. Я, собственно, всё уже видел. – На прощанье
он слегка, даже небрежно поклонился и сказал Антипу. – Госпожа Луантэн
совершенно права. Заприте дверь на ключ и никого сюда больше не пускайте. До
свидания, мадам.
Она неприязненно проговорила:
– «До свидания»? Вы еще не передумали поступать к нам в
драмотборщики?
– Передумал. Но мы скоро увидимся.
И действительно увиделись.
– Я бы хотел п-перемолвиться наедине, – сказал седовласый
господин Фандорин режиссеру, все так же бездарно изображая волнение. Человек с
ледяными глазами не может знать, что такое волнение! – Но я могу дождаться,
пока вы закончите…
– Нет-нет, ни в коем случае. Мы поговорим немедленно, и
безусловно наедине.
Штерн взял «путешественника» под руку и повел прочь.
– Займитесь чем-нибудь. Я скоро вернусь. Присмотритесь к
новому Лопахину. Пусть каждый прикинет рисунок психологических отношений с этим
человеком… Пожалуйте ко мне в кабинет, Эраст м-м-м Петрович.
Однако штерновское «скоро» растянулось надолго. К новому
Лопахину присматриваться Элизе было незачем: во-первых, ее Аня с крестьянским
сыном по пьесе почти не соприкасалась; во-вторых, Лопахина все равно в
спектакле будет играть Леонидов или кто-то равновеликий, уж во всяком случае не
Девяткин, хоть он и очень славный.
Бедняжка потыркался к одному, к другому, прижимая к груди
смарагдовскую папку, но никто не пожелал с ним «выстраивать психологических
отношений».
Кутаясь в шаль, Элиза сидела, рассеянно прислушивалась к
разговорам.
Антон Иванович Мефистов высказывал язвительные предположения
по поводу «импозантных седин» драмотборщика, затем поинтересовался у
Разумовского как «специалиста по сединам», какое количество синьки потребно для
поддержания столь благородной белизны. Флегматичный Лев Спиридонович на
провокацию не поддался.
– Вы не любите красавцев мужчин, это всем известно. Бросьте,
Антон Иваныч, в мужчине главное не мордашка, а калибр, – благодушно сказал он.
– Послушайте его, какой он рассудительный да добренький, –
зашептала про бывшего мужа Регинина, присаживаясь рядом. – Сама не понимаю, как
я могла прожить с этим человеком целых семь лет! Расчетливый, злопамятный,
ничего не забывает! Прикидывается агнцем, а потом нанесет удар исподтишка, как
змея ужалит.
Элиза кивала. Она и сама недолюбливала рассудочных людей – и
в жизни, и на сцене. В отношении же к Разумовскому они с Василисой Прокофьевной
были союзницы. Единственная из всей труппы, Элиза знала, за что гранд-дама
ненавидит резонера, чего не может ему простить.
Однажды, разоткровенничавшись, Регинина рассказала историю,
от которой просто мурашки по коже. Как чудовищно мстительны бывают обманутые
мужья!
В пору, когда приключилась та история, Василиса Прокофьевна
еще играла героинь. Вместе со Львом Спиридоновичем они служили в первоклассном
императорском театре. Регинина играла Маргариту в «Даме с камелиями» – в весьма
удачной инсценировке романа, где роль благородной куртизанки была выписана с
пронзительной мощью. «Я умирала так, что весь зал рыдал и сморкался, –
вспоминала Регинина и сама тоже расчувствовалась, потянулась за платком. – Как
вы знаете, Элизочка, лучшей исполнительницей роли Маргариты Готье принято
считать Сару Бернар. Но, хотите верьте, хотите нет, я играла еще сильней! Все
иностранцы, кто меня видел, просто сходили с ума. О спектакле писала
европейская пресса. Вы не помните, вы еще были девочкой… И что вы думаете? Слух
о моей Маргарите дошел до Самой. Да-да, до великой Бернар! И вот приезжает она
в Петербург. Вроде бы на гастроли, но я-то знаю: хочет посмотреть на меня.
Настает великий день. Мне говорят: она в зале! Боже, что со мною стало! В тот
день приехали и государь с государыней, но понимающие люди, конечно, смотрели
только в ложу, где сидела Бернар. Что она, оценит ли? Ах, как я играла! И всё
по нарастающей, по нарастающей. Мне потом рассказывали, что великая Сара сидела
ни жива, ни мертва – иссохла от зависти. Вот дело идет к кульминации. У меня
сцена с Арманом, я при смерти. Армана играл Лев Спиридонович, он в этой роли
тоже был недурен. Все называли нас восхитительной парой. А тут мы ужасно
рассорились, как раз перед спектаклем. Так вышло, что я, по минутной слабости –
закружилась голова – уступила домогательствам второго любовника Звездича (очень
был обходительный мужчина), и кто-то донес мужу – ну, вы знаете, как это у нас
бывает. Хорошо, я виновата. Ударь меня, изрежь ножницами мое любимое платье,
измени с кем-нибудь в отместку! А что сделал Лев? Я произношу свою коронную
реплику: „Мой милый, все что я прошу – немножко поплачьте обо мне“. И вдруг…
Вообразите: у Армана приклеены такие красивые густые брови. И оттуда вылетают
две струи! Этот негодяй каким-то образом прицепил под грим клоунские водяные
трубки! Зал от хохота чуть не обвалился. И царь смеялся, и царица. С Сарой
Бернар чуть не припадок… Главное, я лежу при последнем издыхании, вся такая
сломанная, и ничего не могу понять! Потом, правда, рецензенты писали, что это
революция в трактовке, что это гениальная находка, подчеркнувшая
трагифарсовость жизни и мизерность дистанции между мелодрамой и буффонадой.
Неважно! Он украл и растоптал главный миг моей жизни! С тех пор этот человек
для меня мертв».
«Ужасно, ужасно, – прошептала Элиза. – Да, такое простить
нельзя».
Более отвратительного злодейства один актер по отношению к
другому совершить не может. От человека, способного на такую жестокость, можно
ожидать чего угодно.
Коварный Ной Ноевич, конечно, не случайно свел разведенных
супругов в одной труппе. Согласно его «теории надрыва», отношения внутри труппы
должны все время клокотать на грани взрыва. Зависть, ревность, даже ненависть –
любые сильные эмоции создают продуктивный энергетический фон, который при
умелом руководстве со стороны режиссера и правильном распределении ролей
накладывается на игру и придает ей неподдельную живость.
