Японец посмотрел на Фандорина, который стоял с совершенно
застывшим лицом, словно всё происходящее было ему крайне неприятно.
Михаил Эрастович сказал что-то довольно длинное на странно
звучащем наречии, адресуясь к Фандорину-старшему.
– Сорэ ва тасикани соо да кэдо… – будто нехотя признавая
что-то, ответил тот.
– Я сограсен. – И японец поклонился сначала Штерну, потом
всем остальным.
Труппа разразилась рукоплесканьями, радостными криками.
– Для декораций сегодня же выпишу Судейкина или Бакста, кто
свободен, – перешел на деловитый тон Ной Ноевич. – Костюмы не проблема. Кое-что
осталось от постановки «Микадо», что-то есть в здешних запасниках, наши
предшественники ставили джонсовскую «Гейшу». Остальное сошьем. Реквизитом
разживемся в «Театрально-кинематографической компании». Сцену переделаем.
Девяткин! Текст в машинопись, по ролям, по папкам, как обычно. Секретность
строжайшая! До анонса никто не должен знать, что мы ставим! Лишь дадим в
прессу, что «Вишневый сад» заменяется. Обязательно сообщите, что мы нашли более
сильную пьесу!
Элиза заметила, что при этих словах Фандорин вздрогнул и
даже поежился. Может быть, скромность ему все-таки не чужда? Как мило!
– Выходные отменяются! – гремел Штерн. – Репетировать будем
каждый день!
Непростительная слабость
Он был странный, Эраст Петрович Фандорин. В последующие дни
Элиза убеждалась в этом все больше. Что она ему действительно понравилась,
сомнений не вызывало. Ей, впрочем, редко встречались мужчины, смотревшие на нее
без вожделения. Разве какой-нибудь Мефистов, который, кажется, искренне
ненавидит красоту. Или одержимый театром Ной Ноевич – тот способен видеть в
актрисе только актрису, средство для исполнения своего творческого замысла.
Вожделеющие мужчины ведут себя двумя способами. Или сразу
кидаются в атаку. Или – если гордого нрава – делают вид, что остались
равнодушны, но при этом все равно стараются произвести впечатление.
Вначале Фандорин вроде бы изображал равнодушие. Во время
репетиции, вернее в перерыве, завел какой-то пустячный разговор, со скучающим
видом. Что-то такое про кубок королевы Гертруды да про ключи от реквизитного
склада. Элиза вежливо ему отвечала, внутренне улыбаясь: какой он смешной,
думает одурачить меня этой галиматьей. Ему просто хочется слушать мой голос,
думала она. Еще думала, что он очень красивый. И трогательный. Взглянет из-под
своих густых ресниц – и покраснеет. Ей всегда импонировали мужчины, которые в
зрелые лета не разучились краснеть.
Она уже предвидела, что разговор он прервет, как бы
заскучав. Отойдет с небрежным видом, а сам обязательно искоса подсмотрит – что
она? Впечатлилась или нет?
Но Фандорин повел себя иначе. Вдруг перестал выпытывать, кто
из труппы имеет доступ в реквизитную, покраснел еще пуще, решительно поднял
глаза и говорит:
– Не стану п-прикидываться. Актер из меня неважный. И вас, я
думаю, все равно не проведешь. Спрашиваю одно, а думаю совсем о д-другом. Я,
кажется, в вас влюблен. И дело не только в том, что вы талантливы, красивы и
прочее. Есть особенные причины, по которым я потерял г-голову… Неважно какие…
Отлично знаю, что вы избалованы ухажерами и привыкли к п-поклонению. Тесниться
в толпе ваших обожателей мне мучительно. Я не могу соперничать свежестью с
каким-нибудь юным гусаром, богатством с господином Шустровым, талантами с Ноем
Ноевичем, красотою с героями-любовниками и так далее, и так далее. У меня был
единственный шанс заинтересовать вас собой – сочинить пьесу. Для меня это был
подвиг потруднее, чем для коммодора Пири покорение Северного полюса. Если б не
постоянное г-головокружение, которое меня не оставляет с момента нашей первой
встречи, я бы вряд ли написал драму, да еще в стихах. Воистину влюбленность
творит чудеса. Но я хочу вас п-предупредить…
Здесь она его перебила, встревоженная этим «но»:
– Как хорошо вы говорите! – взволнованно сказала Элиза, беря
его горячую руку. – Со мной никто и никогда так просто и серьезно не
разговаривает. Я ничего сейчас не могу вам ответить, мне нужно разобраться в
своих чувствах! Поклянитесь, что всегда будете столь же открыты. И я, со своей
стороны, обещаю вам то же самое!
Ей показалось, что тон и текст получились правильными:
искренность в сочетании с нежностью и явное, но в то же время целомудренное
приглашение к развитию отношений. Однако он понял ее иначе. Иронически
улыбнулся одними губами:
– «Останемся друзьями»? Что ж, я ждал такого ответа. Даю
слово, что больше никогда не обременю вас сентиментальными п-признаниями.
– Но я совсем не в том смысле! – с тревогой воскликнула она.
Этот сухарь, чего доброго, сдержит свое слово, с него станется. – Друзья у меня
есть и без вас. Вася Простаков, Сима Клубникина, Жорж Девяткин – он человек
нелепый, но самоотверженный и благородный. Это все не то… Я не могу быть с ними
абсолютно откровенной. Они тоже актеры, а это особенный тип людей…
Он слушал, не перебивая, а смотрел так, что Элиза ощутила
экстатический трепет, как на сцене в самые высшие моменты. Глаза у нее
наполнились слезами, грудь – восторгом.
– Я устала все время играть, все время быть актрисой! Вот
сейчас говорю с вами, а сама думаю: диалог, как у Елены Андреевны с доктором
Астровым из третьего акта «Дяди Вани», но только лучше, гораздо лучше, потому
что наружу почти ничто не прорывается. Так и надо вести дальше: внутри огонь,
снаружи – ледяная корочка. Господи, до чего же я боюсь превратиться в Сару
Бернар!
– П-простите? – Его синие глаза расширились.
– Мой вечный кошмар! Про великую Сару Бернар говорят, что
она никогда не бывает естественной. Это ее принцип существования. У себя дома
она расхаживает в костюме Пьеро. Спать ложится не в постель, а в гроб, чтобы
проникнуться трагизмом существования. Вся – манерность, вся – аффект. Это
ужасная опасность, подстерегающая актрису – потерять себя, превратиться в тень,
в маску!
И она заплакала, закрыв лицо руками. Заплакала горько и
по-настоящему – до красного носа и опухших глаз, но сквозь пальцы все-таки
подглядела, как он на нее смотрит.
О, как он смотрел! Такой взгляд не променяешь на овацию
целого зала!
Долго на этой стадии отношения, конечно, оставаться не
могли. Дружба с красивым мужчиной – это что-то из романтической баллады. В
жизни подобного не бывает.
