Эраст Петрович полез в жилетный карман.
– Вот тебе раз. А где же мой хронометр? Г-господа, никто не
видел? Золотой, «Павел Буре»? У него еще брелок в виде лупы.
Часов, естественно, никто не видел, но большинство актеров,
желая услужить драматургу, немедленно начали искать. Заглядывали под кресла,
просили Эраста Петровича вспомнить, не мог ли он оставить хронометр в буфетной
или, пардон, в ватерклозете.
Он хлопнул себя по лбу.
– Ах да, в рекви… – и, как бы спохватившись, не договорил –
закашлялся.
Интермедия примитивнейшая, рассчитанная на дурачка. Но
Фандорин, честно сказать, и не был склонен высоко оценивать умственные
способности оппонента.
– Ничего, не б-беспокойтесь, господа, я вспомнил, – объявил
он. – После заберу. Оттуда не пропадет.
Девяткин вел себя, как злодей в какой-нибудь провинциальной
постановке, то есть почти карикатурно: весь пошел пятнами, кусал губы, кидал на
Эраста Петровича бешеные взгляды.
Ждать оставалось недолго.
Репетиция закончилась. Актеры стали расходиться.
Эраст Петрович нарочито медлил. Сел нога на ногу, закурил
сигару. Наконец, остался в одиночестве. Но и тогда не заторопился. Пускай
преступник понервничает, потомится.
Вот в здании стало совсем тихо. Пожалуй, пора.
Суд Рока
Он вышел на лестницу, спустился на служебный этаж. Глухой
коридор, куда выходили двери складских помещений и мастерских, был темен.
Фандорин остановился перед реквизитной. Подергал ручку.
Заперто – надо полагать, изнутри.
Открыл отмычкой. Внутри – кромешный мрак. Можно было бы включить
электричество, но Эраст Петрович хотел облегчить преступнику задачу. Полоски
тусклого света, сочившегося из коридора, было вполне достаточно, чтобы дойти до
полки и взять оставленные там часы.
Идя через тьму и каждый миг ожидая нападения, Фандорин не
без стыда ощутил приятнейшее возбуждение: пульс отбивал барабанную дробь, кожа
покрылась мурашками, каждый нерв звенел от напряжения. Вот истинная причина, по
которой он не припер доморощенного Борджиа к стенке, не опутал цепочкой улик.
Захотелось встряхнуться, освежиться, разогнать кровь. Любовь, опасность,
предвкушение победы – это и есть настоящая жизнь, а старость подождет.
Не так уж он и рисковал. Разве что преступник вздумает
стрелять, но это маловероятно. Во-первых, услышит сторож, вызовет полицию.
Во-вторых, судя по представлению, которое сложилось у Фандорина об ассистенте,
сей «Лермонтов для бедных», как метко и безжалостно обозвал его Штерн, выберет
какой-нибудь способ потеатральней.
Тем не менее слух Эраста Петровича был в полной мобилизации,
готовый уловить тихий щелчок взведенного курка. Попасть в темной комнате по
быстро двигающейся черной кошке (Фандорин сегодня был в черном сюртуке) не
так-то просто.
Местоположение убийцы он уже определил. Из правого угла
донеслось легчайшее шуршание. Никто кроме Фандорина, в свое время специально
учившегося слушать тишину, не придал бы этому звуку значения, а Эраст Петрович
сразу понял: это шелест ткани о ткань. Затаившийся в засаде человек поднял
руку. Что в ней? Холодное оружие? Что-нибудь тупое и тяжелое? Или все-таки
револьвер, а курок был взведен заранее?
На всякий случай Фандорин сделал быстрый шаг в сторону, из
сероватой полосы света во тьму. Стал насвистывать романс Алябьева «Соловей мой,
соловей», особенным образом: сдвинул губы вбок, сложил трубочкой. Если
преступник целится, у него возникнет иллюзия, что мишень стоит на шаг левее.
Ну же, мсье Девяткин. Смелей! Жертва ни о чем не
подозревает. Нападайте!
Однако Эраста Петровича ожидал сюрприз. Щелкнул выключатель,
и реквизитную залило электрическим, очень ярким по контрасту с темнотой,
светом. Вот, оказывается, зачем поднимал руку ассистент.
Это, разумеется, был он – с растрепанной челкой, лихорадочно
сверкающим взглядом. Дедукция не подвела Фандорина. Но все-таки не обошлось без
еще одной неожиданности, помимо электричества. В руке у Девяткина был не нож,
не топор, не какой-нибудь вульгарный молоток, а две рапиры с чашеобразными
эфесами. Раньше они лежали одной полкой ниже кубка – бутафория из того же
спектакля.
– Очень эффектно, – беззвучно похлопал в ладоши Эраст
Петрович. – Жаль только, зрителей нет.
Одна зрительница все же была: уже знакомая крыса сидела на
прежнем месте, блестела злющими глазками. Должно быть, с точки зрения крысы оба
они были невежами, бесцеремонно вторгшимися в ее владения.
Ассистент загородил выход из помещения, рапиры он почему-то
держал рукояткой вперед.
– З-зачем же вы свет включили? В темноте было бы проще.
– Не в моих правилах нападать со спины. Отдаю вас на суд
Рока, лже-сочинитель. Выбирайте оружие и защищайтесь!
Какой-то он был странный, Девяткин. Спокойный, можно даже
сказать, торжественный. Разоблаченные убийцы так себя не ведут. И что за
балаган с бутафорским оружием? Зачем?
Рапиру Фандорин тем не менее взял – первую попавшуюся, не
разбирая. Мельком взглянул на острие. Таким человека не проткнешь, разве что
поцарапаешь. Или шишку набьешь, если как следует размахнуться.
Не успел Эраст Петрович занять оборонительную позицию (то
есть даже еще не решил, участвовать ли ему в этой клоунаде), как противник с
криком «гарде-ву!» перешел в атаку, сделал стремительный выпад. Если б Фандорин
не обладал отменной реакцией, рапира кольнула бы его прямо в грудь, но Эраст
Петрович качнулся в сторону. Все же кончик порвал ему рукав и оцарапал кожу.
– Туше! – вскричал Девяткин, смахнув с клинка капельку
крови. – Вы мертвец!
Отличный сюртук был безнадежно испорчен, а вместе с ним и
рубашка. Не передать, до чего рассердился Эраст Петрович, выписывавший свою
одежду из Лондона.
Надо сказать, фехтовал он недурно. Когда-то в юности чуть не
лишился жизни на сабельном поединке и после того случая озаботился восполнить
опасный пробел в образовании. Фандорин перешел в наступление, обрушив на
противника целый каскад ударов. Хотите позабавиться? Так получайте же!
Между прочим, с психологической точки зрения верный способ
подавить волю оппонента – одержать над ним победу в каком-нибудь состязании.
