Эраст Петрович отвел глаза. Почему она смотрит с мольбой?
Неужто из-за этой безделицы? Должно быть, обычная аффектация актрисы – уж если
просить, то со слезой во взоре. А сама всего лишь хочет поощрить усердие еще
одного обожателя. Ей ведь необходимо, чтобы все вокруг ее любили – вплоть до
«лошадей, кошек и собак».
Насчет финала ему действительно было все равно. Он охотно не
приходил бы на премьеру – и вовсе не из-за авторского волнения. Эраст Петрович
по-прежнему надеялся, что спектакль с треском провалится. Если зрители испытают
хоть сотую долю отвращения, которое ныне вызывала у драматурга эта слюнявая
любовная мелодрама, в результате можно не сомневаться.
Увы, увы.
Премьера «Двух комет», состоявшаяся ровно через месяц после
того, как труппа ознакомилась с пьесой, прошла с триумфом.
Аудитория с восторгом впитывала экзотику карюкай, то есть
«мира цветов и ив», как называют в Японии химерическое царство чайных домов,
где невообразимо элегантные гейши ублажают взыскательных клиентов эфемерными,
неплотскими изысками. Декорации были чудо как хороши, актеры играли отменно,
превращаясь то в марионеток, то в живых людей. Таинственный стук гонга и
медовый речитатив Сказителя попеременно убаюкивали и гальванизировали публику.
Элиза была ослепительна – другого слова не подберешь. Пользуясь темнотой и
положением одного из тысячи зрителей, Фандорин мог беспрепятственно на нее
смотреть и сполна насладился запретным плодом. Странное чувство! Она была
совсем чужая, но в то же время говорила его словами и повиновалась его воле –
ведь пьесу-то написал он!
Принимали Альтаирскую-Луантэн великолепно, после каждой
картины с ее участием кричали «Браво, Элиза!», однако еще больший успех выпал
на долю никому не известного актера, исполнявшего роль рокового убийцы. В
программке было написано просто «Неслышимый – г. Газонов» – так Маса перевел
свою японскую фамилию Сибата, состоящую из иероглифов «лужайка» и «поле». Его
акробатические пируэты (с пристрастной точки зрения Эраста Петровича,
выполненные очень средненько) приводили неизбалованную трюками театральную
публику в восхищение. А когда, следуя сюжету, ниндзя сдернул маску и оказался
настоящим японцем, зал разразился криками. Никто этого не ждал. Освещенный
прожектором Маса весь сиял и лоснился, как золотой Будда.
Потрясло зрителей и электротехническое изобретение
Девяткина. Когда свет сначала погас, а затем высоко над головами залучились две
кометы, по театру прокатился вздох. Партер побелел от повернутых к потолку лиц,
что само по себе было довольно эффектно.
– Гениально! Штерн превзошел себя! – говорили в директорской
ложе, где сидел Фандорин, важные рецензенты. – Где он взял этого чудесного
азиата? И что за «Э.Ф.» написал пьесу? Должно быть, какой-нибудь японец. Или
американец. Наши так не умеют. Штерн нарочно скрывает имя, чтобы другие театры
не перекупили автора. А как вам любовная сцена? На грани скандала, но сильно.
Любовную сцену Эраст Петрович так и не видел. Опустил глаза
и ждал, пока зрители закончат сопеть и сглатывать. Противные звуки были отлично
слышны, потому что в зале воцарилась шокированная тишина.
Выходы на поклон длились целую вечность. В зале попробовали
кричать «Автора! Автора!», но как-то неуверенно. Никто толком не знал,
присутствует ли он в театре. Со Штерном было условлено, что Эраста Петровича
приглашать на сцену не будут. Зрители пошумели и перестали. Публике и без
драматурга было кого чествовать и осыпать цветами.
Он смотрел в бинокль на прекрасное, сияющее счастьем лицо
Элизы. Ах, если б она хоть раз в жизни с таким выражением посмотрела на него,
все прочее не имело бы значения… Маса церемонно кланялся в пояс и тут же с
видом заправского премьера посылал в зал воздушные поцелуи.
На этом испытания еще не заканчивались. Фандорину предстояло
вынести банкет за кулисами – не пойти на него было совершенно невозможно.
Испорченный банкет
Он долго курил в фойе уже после того, как разошлась публика
и умолк шум в гардеробе. Наконец, с тяжелым вздохом поднялся на актерский этаж.
Сначала Эраст Петрович прошел темным коридором, куда
выходили двери уборных. Вдруг неудержимо захотелось заглянуть в комнату, где
Элиза готовится к выходу, превращаясь из живой женщины в роль: сидит перед
зеркалом и, словно кицунэ, меняет одну сущность на другую. Быть может, вид
помещения, которое она использует для этих метаморфоз, как-то поможет понять ее
тайну?
Он оглянулся, нет ли кого вокруг, дернул медную ручку, но
дверь не поддалась, она была закрыта на ключ. Странно. Насколько было известно
Фандорину, у актеров «Ковчега» не принято запирать уборные. Этот маленький факт
показался Эрасту Петровичу символичным. Элиза не пустит его в свой секретный
мир, не даст подглядеть туда даже одним глазком.
Зашагал дальше, качая головой. Большинство уборных были не
то что незаперты, но даже приоткрыты, а самая дальняя хоть и оказалась плотно
затворенной, но, когда он на пробу повернул ручку, дверь тут же распахнулась.
Перед взором удивленного Фандорина предстала картина в духе
непристойных гравюр сюнга, которые пользуются таким успехом у иностранцев.
Прямо на полу, меж гримерных столов с зеркалами, Маса в черной облегающей куртке
ниндзя, но без нижней половины костюма, сосредоточенно заворачивал кимоно
Серафиме Клубникиной, исполнявшей в спектакле роль гейши-ученицы.
– Ой! – воскликнула субретка и вскочила, оправляя одежду.
Эрасту Петровичу не показалось, что она сильно смущена. – Поздравляю с
премьерой!
И, подобрав подол, выскочила за дверь. Японец с сожалением
смотрел ей вслед.
– Я вам нужен, господин?
Фандорин спросил:
– Так у тебя роман с Клубникиной, а не с?..
Он не договорил.
Поднимаясь, Маса философски сказал:
– Ничто не кружит женские головы сильнее, чем Большой Успех.
Раньше эта красивая девушка не проявляла ко мне интереса, но после того, как
мне похлопала и покричала тысяча человек, Сима-сан стала смотреть на меня
такими глазами, что было бы глупо и невежливо оставить это без последствий. В
зале многие женщины глядели на меня точно так же, – заключил он, с
удовольствием разглядывая себя в зеркале. – Некоторые говорили: «Как он красив!
Настоящий Будда!»
– Надень штаны, Будда.
