Эраст Петрович сердито пнул ножку стула, от чего она
треснула пополам. Пустейшее, смехотворное дело – ипохондрические капризы
какой-то примадонны с невообразимым именем, а отказать совершенно невозможно. И
это в момент, когда он ждет приглашения участвовать в расследовании
исторического, можно даже сказать эпохального преступления!
Цокая языком, Маса взял покалеченный предмет мебели.
Попробовал сесть – стул покосился.
– Вы молчите? Неужто вы откажете мне в этой маленькой
просьбе? Если еще и вы покинете меня, я этого не переживу! – сказала вдова
великого литератора с интонацией Аркадиной, взывающей к Тригорину.
– Разве я п-посмел бы, – уныло сказал Эраст Петрович. –
Когда нужно быть в театре?
– Вы прелесть! Я знала, что могу на вас положиться! Спектакль
сегодня в восемь. Сейчас я всё вам объясню…
Ничего страшного, успокаивал себя Фандорин. В конце концов
эта выдающаяся женщина заслуживает того, чтоб я потратил на ее блажь один
вечер. Ну а если до того времени позвонят по столыпинскому делу, объясню ей,
что тут проблема государственной важности…
Но до вечера ни из Петербурга, ни из Киева не
протелефонировали. Эраст Петрович надел белый галстук и, тщетно борясь с
раздражением, отправился на спектакль. Масе было велено не отлучаться от
аппарата и в случае чего нестись в театр на мотоциклете.
День памяти Елисаветы
Сам Фандорин поехал на извозчике, зная, что в час, когда
одновременно идут спектакли в Большом, Малом и Новейшем, на Театральной площади
тарировать автомобиль будет негде. В прошлый раз, будучи на вагнеровской
«Валькирии», он неосторожно оставил свою «изотту-фраскини» между двумя
пролетками, и разрезвившийся рысак ударом шипованной подковы расколотил ему
хромированный радиатор – новый потом два месяца доставляли из Милана.
За несколько часов, прошедших после звонка актрисы, Эраст
Петрович собрал кое-какие сведения о театре, где ему предстояло провести вечер.
Оказалось, что эта труппа, в прошлый сезон возникшая в
Санкт-Петербурге, успела произвести фурор в первой столице, очаровав публику и
поделив критику на две непримиримые фракции, одна из которых превозносила гений
режиссера Штерна до небес, а другая обзывала его «шарлатаном от искусства».
Много писали и об Элизе Альтаирской-Луантэн, но здесь гамма мнений была
несколько иная: от восторженно-обожающей у благорасположенных рецензентов до
сочувственной у злобных – жаль-де талант превосходной артистки, вынужденной
губить свое дарование в претенциозных постановках г. Штерна.
В общем, писали о «Ноевом ковчеге» много и горячо, просто
Фандорин никогда не дочитывал газет до страницы, где обсуждаются театральные
новости. Эраст Петрович, увы, не любил драматического искусства, совершенно им
не интересовался, и, если бывал в театре, то исключительно в опере либо в
балете. Хорошие пьесы предпочитал читать глазами, чтоб не портить впечатления
режиссерскими амбициями и дурной игрой (ведь даже в самом расчудесном спектакле
обязательно найдется актер или актриса, кто сфальшивит и всё испортит). Театр
казался Фандорину искусством, обреченным на умирание. Вот наберет силу
кинематограф, овладеет звуком и цветом – кто тогда станет тратить немалые
деньги, чтоб лицезреть картонные декорации и прикидываться, будто не слышишь
суфлерского шепота, не замечаешь колыхания занавеса и перезрелости примадонн?
Для московских гастролей «Ноев ковчег» арендовал здание бывшего
Новейшего театра, которое теперь принадлежало некоей
«Театрально-кинематографической компании».
Прибыв на знаменитую площадь, Эраст Петрович был вынужден
сойти у фонтана – подъехать к самому подъезду из-за скопления экипажей и
публики было невозможно. Притом бросалось в глаза, что толчея перед Новейшим
театром гораздо гуще, чем перед расположенным напротив Малым с его вечной
«Грозой» и даже перед Большим, где нынче открывали сезон «Гибелью богов».
Как и намеревался, вначале Фандорин направился к афише,
чтобы ознакомиться с составом труппы. Скорее всего, как это, кажется, принято в
актерском мирке, душераздирающие страдания премьерши вызваны интригами кого-то
из коллег. Чтоб разгадать эту ужасную тайну и скорее покончить с дурацкой
историей, следовало переписать имена фигурантов.
Название спектакля окончательно испортило настроение
театралу поневоле. Мрачным взором он глядел на щегольской плакат с виньетками,
думая, что вечер окажется еще мучительнее, чем предполагалось.
Карамзинскую повесть, считающуюся шедевром сентиментализма,
Эраст Петрович очень не любил, на что у него были личные, весьма серьезные
основания, не имеющие отношения к литературе. Еще болезненней было прочесть,
что спектакль посвящен «памяти святой Елисаветы».
Как раз в этом месяце исполнится тридцать пять лет, подумал
Фандорин, на миг закрыл глаза и содрогнулся, изгоняя страшное воспоминание.
Чтоб мобилизоваться, дал волю раздражению.
– Дурацкая фантазия – ставить в двадцатом веке старомодную
д-дребедень! – пробормотал он. – И где там сюжет на целую «трагедию в трех
действиях», хоть бы даже и без антракта? Еще цены на места у них возвышенные!
– Местом интересуетесь, сударь? – сунулся ему под локоть
человечек в надвинутом на глаза кепи. – Есть билет в кресла. Мечтал посетить
представление лично, но вынужден отказаться по семейным обстоятельствам. Могу
уступить. Покупал через третьи руки, так что, извините, дорогонько. – Окинул
быстрым взглядом лондонский смокинг, геометрически идеальные воротнички, черную
жемчужину в галстуке. – Четвертная-с…
Неслыханно! Двадцать пять рублей за место даже не в ложе, а
просто в креслах! Одна из заметок о гастролях «Ноева ковчега», преядовитая, под
названием «Возвышенные цены», была посвящена невероятной дороговизне билетов на
спектакли приезжей труппы. Ее руководитель господин Штерн обладал незаурядными
предпринимательскими способностями. Он придумал эффектнейший способ продажи
билетов. Стоимость мест в ложах, партере и бельэтаже вдвое, а то и втрое
превышала обычную; зато ярусы и галерка вовсе не поступали в кассу, а
предназначались для учащейся молодежи – посредством дешевой лотереи. Среди
студентов и курсисток лотерейные билеты распространялись по полтиннику;
выигрышных было по одному на десяток. Тот, кому повезло, мог либо сам сходить в
театр, о котором все писали и говорили, либо продать билет перед спектаклем,
получив за свои пятьдесят копеек очень недурной куш.
