В следующий раз он появился в театре пятого ноября, в
субботу – когда Элиза должна была дать ответ Шустрову. Хоть и боролся с собой,
но все-таки пришел. Какой она будет в этот день? Смутится из-за его прихода или
нет? Горькое стихотворение про любовь гейши лежало в кармане. Эраст Петрович
сочинил танку ночью, терзаясь бессонницей.
Но вручить не успел. События пустились вскачь, когда в
зрительный зал ворвался старый знакомый, персонаж из прежней жизни.
Сеня сильно изменился, Фандорин даже не сразу его узнал. Превратился
в бойкого молодого человека европейской наружности, путающего русские и
французские слова, а все же в повадках нет-нет да проскальзывал полууголовный
хитровский подросток, с которым Эраст Петрович когда-то пережил одно из самых
мрачных приключений своей сыщицкой биографии.
По дороге на Пречистенку, под рев мощного двигателя
«бугатти», немного поговорили – верней, покричали.
– Как получилось, что вы занялись кинематографом? И почему
стали Симоном? – спросил Фандорин.
– Ой, Эраст Петрович, сильвупле, говорите мне «ты», как
раньше. Я с вами и с господином Масой все эти годы разговаривал. Когда не знал
кэ фэр, всегда вас спрашивал. Мысленно. А вы репондируете: «Делай, Сеня, так».
Или, висеверса: «Не делай этого, не будь кретен».
Он трещал без умолку. Видно было, что ужасно рад нежданной
встрече, даже на время забыл о горестном событии. В этом Сеня совсем не
изменился. Он и раньше не умел долго унывать.
– «Симон» я стал, потому что француз не может «Семён»
выговорить, язык у него по-другому выворачивается. А синема полюбил, потому что
ничего лучше на свете нету. Как первый раз увидал «Из пушки на Луну», сразу
понял: вот он, мой шмен дан ля ви, «жизненный путь» по-русски!
– М-мерси, – поблагодарил Эраст Петрович за перевод.
– Де рьен. Пошел я прямо к великому мьсе Мельесу. Говорить
по-ихнему еще толком не умел, смех и грех. Вузэт жени, говорю. Жё вё вuвp е
мурир пур синема.
[6]
На бумажке написал, нашими буквами. Наизусть выучил. А
больше ни гу-гу.
– А больше ничего и не надо. Всё главное сказано. У тебя с
ранних лет были незаурядные п-психологические способности.
– Потом ушел от Мельеса. Старик начал терять флэр, отстал от
жизни. Сейчас для синема главное что? Размах! Вот у Гомона размах. В прошлом
году мы с ним в Париже электротеатр загрохали на три тыщи четыреста мест! Но в
компаньоны Гомон меня не взял, и я ушел. И потом, тесно во Франции. Все локтями
пихаются. Настоящие дела можно делать только у вас в России. Если ты энержик.
Держа одну руку на руле, а другой размахивая, он глянул на
Фандорина, приподнявшего бровь на «у вас в России». Но Сеня понял удивление
неправильно. Принялся объяснять:
– «Энержик» – это когда все время ревальвируешь. Самое
главное качество для успеха. Без других качеств можно обойтись, без энержик –
никак. У вас тут умных много, трудящих много, даже честные попадаются. Но
сонные все, квелые. Придумал что-нибудь толковое и сидит себе на заднице, как
медведь. Провернул хорошую сделку – и скорей отмечать. А надо быстро, быстро,
санзарет. Человек-энержик, даже если не шибко антелижан, башковит, десять раз
споткнется, одиннадцать раз вскочит и все равно умного, но квелого перегонит. У
вас тут, я смотрю, все разговоры про революсьон, либерте-эгалите. А России не
революсьон, России надо скипидару под хвост, чтоб бегала шустрей.
На последнем слове Сеня-Симон поперхнулся, пригорюнился.
– Шустров Андрюша – вот это был жени. Я не в смысле «жених»,
а в смысле, как это…
– Гений.
– Да, гений. Каких бы мы с ним тут дел наворотили! Если б не
баба-змея. Такие, как Андрюха, они только с виду каменные, а сами жутко
пасьоне, трепетные. Каменное сердце, если раскалится, а на него ледяной водой,
оно – хрусть! и трескается.
– Красивая м-метафора, – сказал Эраст Петрович и
непроизвольно потер левую половину груди. – Но чтобы про «бабу-змею» я от тебя
больше не слышал. Госпожу Луантэн я никому оскорблять не позволю. Это раз. А
во-вторых…
Он хотел присовокупить, что Элиза тут скорее всего ни при
чем, но запнулся. Теперь, после новой смерти, Фандорин уже ни в чем не был
уверен.
Симон понял заминку по-своему. Вновь позабыв о печальном,
хитро подмигнул:
– Сразу бы сказали. Вы, я гляжу, все такой же. Фам-фаталями
увлекаетесь. Только фамилию зачем-то поменяли. Мне Андрюха уши прожужжал:
Фандорин, Фандорин, будет нам фабюль сочинять, а я и знать не знаю, что это вы.
Кстати, звучит неплохо: Фандорин. На «Фантомас» похоже. Вот бы про кого фильму
снять! Не читали? Настоящая литература, не Эмил Зола и не Лев Толстой. Сила! В
главной роли можно господина Масу попробовать. Это ведь он «японец Газонов»? Я
только сегодня понял. Господин Маса и по стенам лазить может, и ногами по морде
бить, и всякое-разное. А что косоглазый, неважно. Фантомас всегда в маске. Он
жени злодейства!
И стал взахлеб рассказывать про какого-то воротилу
преступного мира, героя модных романов. Эраст Петрович знавал подобных
субъектов и в жизни, поэтому слушал не без интереса, но гоночное авто уже
влетало в один из пречистенских переулков. С визгом затормозило подле нарядного
особняка, вход в который охранял полицейский.
Приехали.
Следователь был незнакомый, некто капитан Дриссен, из
канцелярии обер-полицмейстера. Смерть миллионера – дело серьезное, не
корнетишка какой-нибудь. Скромному служаке вроде Субботина не доверили.
Офицер Фандорину не понравился. Таких пронырливых, сладких с
вышестоящими и грубых с низшими, в полиции всегда хватало, а в последние годы
этот типаж расплодился повсеместно. Про Эраста Петровича капитан, разумеется,
слышал, поэтому разговаривал сахарно. Всё показал, все разобъяснил и даже
собственные умозаключения доложил, о чем его не просили.
Умозаключения, если коротко, сводились к следующему.
Как установлено опросом свидетелей, покойный был уверен, что
этот день станет счастливейшим в его жизни. С утра он собирался ехать с визитом
в гостиницу «Лувр» к своей невесте, известной артистке Альтаирской-Луантэн,
дабы надеть ей на палец обручальное кольцо.
– Кстати, где оно, господин Симон? – прервал доклад Дриссен,
воззрившись на Сеню не сахарно, но грозно. – Вы схватили его и убежали, а с
меня спросят.
– Ерунда, – мрачно махнул рукой парижанин. В доме погибшего
товарища он весь сжался и только вздыхал. – Если что – возмещу. Па де проблэм.
