Элиза сидела перед трюмо, но смотрела на Фандорина, а он
видел ее сразу во всех ракурсах: затылок, лицо, оба профиля. Подсвеченные
лампами волосы переливались, будто золотой шлем.
– Прошу вас, побудьте со мной. Просто побудьте. Мне очень
плохо…
Он опустил голову, чтобы не глядеть ей в глаза. Боялся себя
выдать, боялся, что бросится к ней и начнет лепетать жалкую чушь о любви.
Эраст Петрович стиснул зубы, заставил себя думать о деле.
Экстракцию слюны из «Скрижалей», очевидно, придется отложить до вечера, но тут
и без анализа было над чем поразмышлять.
Итак, в журнале появилась четвертая запись. Хронология и
арифметика такова: 6 сентября до некоего бенефиса остается восемь единиц и
кого-то призывают «одуматься»; 2 октября единиц остается семь; 1 ноября
почему-то всего пять; наконец, сегодня, одиннадцатого ноября, единиц уже только
четыре и неведомый автор велит «готовиться». В этой чехарде цифр, на первый
взгляд произвольной, Фандорин чувствовал систему. А коли так…
– Я искренне соболезную вашему г-горю, – сказал он вслух,
потому что Элиза явно ждала от него каких-то слов. – Потерять жениха это
ужасно.
– Ужасно потерять себя! Ужасно каждую минуту пребывать в
отчаянии и страхе!
Она плачет? Почему она зажала рот ладонью?
Эраст Петрович порывисто двинулся к ней. Остановился. Снова
шагнул вперед. Элиза, обернувшись, обхватила его за талию, прижалась лицом,
зарыдала.
«Это нервное. Очень понятно. Объятие означает лишь, что она
нуждается в опоре, в утешении». Осторожно, очень осторожно он положил ей на
плечо руку. Другой погладил по волосам.
Плакала Элиза долго, и все это время мысли Эраста Петровича
отказывались возвращаться к загадке единиц.
Но когда актриса подняла свое мокрое лицо и взглянула на
Фандорина, ему невыносимо захотелось наклониться и осушить губами каждую
слезинку. Он отступил назад. Как за спасительную соломинку, схватился за
дедукцию.
«Изменяющийся остаток единиц означает, что первоначально их
было определенное число. В результате вычитания, каким-то образом связанного с
течением времени, это число уменьшается. Первый вопрос: что это за число?
Сколько единиц было вначале?»
– Я больше не могу, – шептала Элиза. – Я должна вам
рассказать… Нет, нет!
Она быстро отвернулась, увидела себя в зеркале, ахнула.
– На кого я похожа! До репетиции пятьдесят минут! Вы не
должны меня видеть такой! Пожалуйста, подождите снаружи. Я приведу себя в
порядок и выйду к вам!
Однако рыдания не прекратились. Стоя в коридоре, Фандорин
слышал, как она всхлипывает, что-то бормочет. Наконец Элиза вышла, напудренная,
заново причесанная.
– У меня нервный срыв, – сказала она, пытаясь улыбаться. –
Кажется, сегодня на репетиции я буду великолепна. Если только не впаду в
истерику. Позвольте мне опереться на вашу руку, это придаст мне сил.
Их плечи соприкасались, он чувствовал, что она вся трепещет,
и испугался, не передастся ли дрожь ему.
«Икс минус игрек равняется восемь. Икс минус игрек плюс один
равняется семь. Икс минус игрек плюс три равняется пять. Икс минус игрек плюс
четыре равняется четыре…» В гимназии Фандорин не блистал успехами по алгебре и
помнил ее смутно, а в программу плодотворного старения включать эту вроде бы
бесполезную дисциплину не стал. И напрасно. Возможно, математик решил бы это
бредовое уравнение. Хотя уравнение с двумя неизвестными, кажется, решения не
имеет? Или имеет? Он не помнил. Если б не близость горячего плеча Элизы, если б
не аромат ее волос, мысль не дергалась бы и не перескакивала с одного на
другое…
Они хотели войти в зал через боковую дверь, однако она
почему-то оказалась заперта. Пришлось идти к центральной.
– …Я не могу больше видеть в журнале эту чушь про единицы! –
кричал Ной Ноевич, размахивая руками. – Тот, кто делает это, хочет меня
извести! Тычет в меня своими единицами, как иголками! Режет меня ими, как
бритвами!
Вчерашнее предупреждение ассистента о штрафе за опоздание
подействовало. Хоть до одиннадцати оставалось минут двадцать, уже собралась
почти вся труппа. Актеры сидели в первом ряду, лениво слушая вопли режиссера.
– Устроимся пока сзади, – попросила Элиза. – Мне нужно взять
себя в руки… Что-то никак не получается… Сейчас я рассыплюсь на осколки. Как
разбитое зеркало.
«Режет единицами, как бритвами?» Фандорин встрепенулся.
Сколько разрезов было на шее у миллионера?
– Всё, больше не могу. Будь что будет, – срывающимся голосом
говорила Элиза, но Эраст Петрович на нее больше не смотрел, не слушал. В голове
у него щелкали цифры.
– Всех убивает Чингиз-хан! Мой бывший муж! Он сошел с ума от
ревности! Убил двух моих поклонников в Петербурге! И троих в Москве! Это не
человек, а сатана! Он и меня убьет! – давясь слезами, лепетала актриса.
– Чингиз-хан жил в двенадцатом веке, – рассеянно сказал
Фандорин. – Двенадцать это не то. Правильное число «одиннадцать»! Одиннадцать
единиц! Итак. Восемь это одиннадцать минус три. Семь это одиннадцать минус
четыре. Пять это одиннадцать минус шесть. Почему вдруг такой скачок? Черт
побери! Потому что первое ноября! А одиннадцатого ноября, сегодня, остается
только четыре единицы. Но что такое эти четыре единицы?
Она глядела на него с испугом.
– Вы нездоровы?
– Что?
– Вы… не слушали меня?
Эраст Петрович с трудом отключился от арифметики.
– Что вы. Конечно, слушаю. Всех убивает ваш бывший муж
Чингиз-хан… Это п-психоз. Вы слишком многое перенесли. Нужно успокоиться.
Страх в ее взгляде усилился.
– Да-да, психоз! Не придавайте значения! Я не в себе.
Пообещайте мне ничего не предпринимать! – Она молитвенно сложила руки. –
Забудьте! Умоляю!
В зал вплыла раскрасневшаяся Василиса Прокофьевна.
– Уф, чуть не опоздала!
Взглянула на плачущую Элизу, заинтересовалась.
– Что репетируете, Элизочка? А, я догадалась. «Король Лир»,
пятый акт. Корделия: «Лишь одного тебя мне жаль, отец мой бедный! А я сама
невзгоды презираю!» Неужели мы будем играть Шекспира?
«Мы действительно похожи на отца и дочь, – с неудовольствием
подумал Фандорин. – Она молодая женщина, а у меня волосы седые». Элиза же, вспыхнув,
отодвинулась.
