– Я последняя? – Регинина присмотрелась. – Нет, цербера
Жоржа еще нет, слава тебе, Господи.
Действительно, собрались все кроме ассистента. На самом краю
первого ряда Фандорин разглядел круглую голову Масы. Японец о чем-то шептался с
Симочкой Клубникиной, но в то же время косился на своего господина.
«Четыре единицы – это время! Час и минуты! Однако куда
пристроить выбивающуюся из ряда цифру?»
Ухо ему щекотнуло дыхание Элизы:
– Вы обещаете забыть то, что я сказала?
А на сцену поднялся Штерн, оглядел зал.
– Гейша Идзуми! Хватит отвлекать уважаемого автора!
Пожалуйте к нам! Мы начинаем! Черт подери, где Жорж? Хорош радетель дисциплины!
Без одной минуты одиннадцать, а его нет? Кто-нибудь видел Девяткина? Где
Девяткин?
Фандорина качнуло в кресле. «Ну конечно! Девятка!»
– Где Девяткин?! – воскликнул он вслед за Штерном и
поднялся.
– Здесь я, здесь!
В центральном проходе появился ассистент. Сегодня он был не
похож на себя: во фраке, с накрахмаленной грудью и с белой хризантемой в
петлице. Повернувшись, Жорж зачем-то запер дверь на ключ. Увидел Фандорина с
Элизой – и вроде как обрадовался.
– Эраст Петрович? Не ожидал. Но это еще лучше. Без
драматурга картина мира была бы неполной.
– Девяткин, мне нужно с вами поговорить. – Фандорин
пристально смотрел на ассистента. – Ответьте на мои вопросы.
– Разговаривать с вами мне некогда. – Чудодейственно
переменившийся помощник режиссера спокойно и уверенно улыбался. – А вопросы
сейчас отпадут сами собой. Я всё объясню. Пожалуйте за мной, к сцене.
– Зачем вы заперли дверь? – спросила Элиза. – Это что, новое
правило?
Но Жорж не ответил, порхающим шагом он шел между рядов к
сцене. Легко взбежал по лесенке на ханамити. Левой рукой достал из кармашка
часы и показал присутствующим.
– Дамы и господа, поздравляю вас! – торжественно объявил он.
– Бенефис скоро начнется. До него остается всего две единицы!
Бенефис
Одиннадцать единиц и одна девятка
Принаряженный Жорж, почему-то позволивший себе обращаться к
труппе без разрешения Ноя Ноевича, нес со сцены околесицу:
– Сейчас ровно 11 часов 11 числа 11 месяца 1911 года! Это
девять единиц. Через 11 минут число единиц достигнет одиннадцати, и мгновение
сделается совершенным! Тогда я его остановлю! Настанет мой бенефис, дамы и
господа!
Не сказать чтоб Элиза вслушивалась в эту галиматью, ее
занимали собственные переживания. Она проклинала себя за то, что расклеилась и
наговорила лишнего. Слава Богу, Эраст не воспринял ее истерическое бормотание
всерьез. Он и сам сегодня был странный. День что ли такой, все не в себе?
Онемевший от нахальства помощника Штерн, услышав про
бенефис, так и взвился.
– А-а, так это вы?! – возопил он страшным голосом и тоже
взлетел на помост. – Это вы исписали чушью священную книгу! Да я вас…
Ловко и звонко ассистент влепил кумиру и учителю оплеуху.
Она прозвенела громче выстрела. Все обмерли, а Ной Ноевич с вытаращенными
глазами схватился за щеку и сжался.
– Сядьте на место, – велел ему Жорж. – Вы больше не
режиссер. Режиссер теперь я!
Бедняга тронулся рассудком. Это было ясно!
Широкими шагами он вышел на середину сцены, где была
установлена декорация, и поднялся в комнату гейши. Остановился у низкого
столика, сел на пол, откинул крышку бутафорской шкатулки – той самой, куда
сходились провода, зажигающие в финале полет двух комет.
Первое оцепенение прошло.
– Э, брат, да ты того… – Ловчилин поднялся, крутя пальцем у
виска. – Тебе успокоиться надо.
Встал Разумовский.
– Жорж, душа моя, что ты на сцену влез? Иди сюда, потолкуем.
– Дзевятокин-сан, сэнсэя нерьзя бичь! – сердито говорил
Газонов, поднимаясь на ханамити. – Хузе ничего нету!
А Штерн, всё держась за щеку, взвизгнул:
– С ним не толковать, его вязать нужно! И в Канатчикову
дачу!
Вдруг все снова умолкли. В руке у Девяткина появился
пистолет – памятный Элизе «баярд», свидетель ее постыдного провала.
– Сесть! Всем сесть в первый ряд! – приказал ассистент. –
Молчать. Слушать. Времени в обрез!
Заверещала Сима. Василиса Прокофьевна охнула:
– Матушки мои! Убьет, скаженный! Сядьте, не дразните его!
Костя, Лев Спиридонович, Штерн отступили. Опустились в
кресла, причем Разумовский с перепугу уселся на колени к бывшей супруге, а та и
не пикнула, хотя в обычное время подобная вольность резонеру дорого бы
обошлась.
Не испугался один японец.
– Дай писторет, дуратёк, – ласково сказал он, продолжая идти
вперед. – По-хоросему.
Акустика в зале была чудесная. Выстрел грянул так громко,
что у Элизы заложило уши. В подвале, когда она тренировалась в стрельбе,
«баярд» палил тише. Маса как раз ступил с ханамити на сцену. Взмахнув руками,
он полетел вниз, под кресла первого ряда. Он был ранен в голову. Из
разорванного уха лилась кровь, по виску пролегла красная полоса. Отчаянно
завизжала Клубникина, забрызганная каплями.
Что тут началось! С криками актеры бросились врассыпную.
Лишь оглушенный Газонов остался на полу, да Фандорин не тронулся с места.
Элиза схватила его за руку.
– Он сошел с ума! Он всех перестреляет! Бежим!
– Некуда, – сказал Эраст Петрович, неотрывно глядя на сцену.
– И поздно.
Все три двери зала оказались заперты, а бежать за кулисы
никто бы не посмел – на сцене, скрестив ноги, сидел сумасшедший, помахивая
пистолетом. Вот он вскинул руку, прицелился вверх, снова выстрелил. С люстры
посыпалась хрустальная крошка.
– Все на место! – крикнул Девяткин. – Две минуты потеряно
впустую. Или вы хотите умереть, как глупые животные, так ничего и не поняв? Я
стреляю без промаха. Если через пять секунд кто-то не сядет в первый ряд, убью.
С точно такой же прытью все бросились обратно. Тяжело дыша
сели. Элиза ни на шаг не отстала от Эраста Петровича. Тот поднял Масу, усадил
рядом с собой, протер платком кровоточащую рану.
