Перечитывая «Откровение Иоанна Богослова», Фандорин часто
задерживался глазами на строчке, где говорится о том, как «содрогнутся
стерегущие дом». Думал: те, кто стерегут дом, не имеют права дрожать. Они
должны быть тверды, смотреть в оба и вовремя предотвращать опасность. Это их
миссия, Путь, смысл существования. Всю свою жизнь он числил себя одним из этого
воинства. И вот – содрогнулся, проявил слабость. В доме, который он взялся
стеречь, едва не грянул апокалипсис.
«Довольно содрогаться, – сказал себе Эраст Петрович, когда
больного увезли санитары, а истерическое напряжение в зале немного разрядилось.
– Я зрелый человек, я мужчина. Хватит ребячиться».
Он опустился в кресло рядом с Элизой, которая одна из всех
не кричала, не размахивала руками, не ужасалась, а просто сидела, тускло глядя
перед собой.
– Всё, к-кошмар окончен. Химера рассеялась. У меня
предложение. – Он взял ее за холодные вялые пальцы. – Давайте не играть в
жизнь, а жить.
Концовки она, кажется, не услышала.
– Окончен? – повторила Элиза и покачала головой. – Только не
для меня. Мой личный кошмар никуда не делся.
– Вы о бывшем муже? О хане Альтаирском? Это ведь его вы
называете «Чингиз-ханом»?
Она вскинулась. Посмотрела на него с ужасом.
– Господи, Эраст Петрович, вы обещали забыть… Это мой
психоз, вы сами сказали… Я вовсе не то имела в виду…
– То, то. Вы вбили себе в г-голову, что Смарагдова, Лимбаха
и Шустрова умертвил ваш бывший муж, из ревности. Их всех действительно убили.
Но сделал это не хан Альтаирский, а Девяткин. Он больше не опасен. Успокойтесь.
Эрасту Петровичу хотелось поскорей перейти к главному –
тому, ради чего он подсел к Элизе. Поговорить с ней, наконец, без недомолвок и
глупостей, как подобает взрослым людям.
Но Элиза не поверила ему. В ее взгляде по-прежнему читался
только страх.
– Ну хорошо. – Фандорин мягко улыбнулся. – Я встречусь с
вашим супругом и поговорю с ним. Я сделаю так, что он оставит вас в покое.
– Нет!!! Не вздумайте!
На крик обернулись.
– Всё позади, – нервно сказал Штерн. – Возьмите себя в руки,
Элизочка. Остальные дамы уже успокоились, не начинайте сызнова.
– Умоляю, умоляю, – зашептала она, держа Фандорина за руку.
– Не связывайтесь с ним! Это вам не бедный свихнувшийся Жорж! Хан – исчадие
ада! Вы ошибаетесь, если думаете, что всех убивал Девяткин! Конечно, после
«бенефиса» легко поверить во что угодно, но это совпадение! На хладнокровное
убийство Жорж не способен! Если уж я проговорилась, пусть вы знаете всё!
Чингиз-хан – самый опасный человек на свете!
Эраст Петрович видел, что она на грани срыва, и потому
старался говорить с ней как можно рассудительней.
– Поверьте мне: самые опасные люди на свете – это б-безумцы
с амбициями художника.
– Хан совершенно безумен! Он помешался на ревности!
– А художнические амбиции у него есть?
Элиза немного растерялась.
– Нет…
– Ну, стало быть, мы с ним как-нибудь д-договоримся, –
заключил Фандорин, поднимаясь.
Разговор о важном в любом случае придется перенести на более
позднее время, когда Элиза перестанет беспокоиться о своем кавказском Отелло.
– Боже, вы меня не слушаете! Смарагдов был отравлен – так
же, как Фурштатский! Шустров зарезан бритвой – так же, как Астралов! Всё это
сделал Чингиз-хан! Он сказал мне: «Жена хана Альтаирского не может иметь
любовников и не может выйти за другого!» При чем здесь Девяткин? Когда погиб
Фурштатский (это антрепренер, он ко мне сватался в Петербурге), я еще не играла
в «Ковчеге» и не была даже знакома с Жоржем!
– Астралов? Тенор? – нахмурился Эраст Петрович, припоминая,
что несколько месяцев назад действительно зарезался бритвой известный
петербургский певец.
– Да, да! Когда умер Фурштатский, хан протелефонировал мне и
признался – это его рук дело. А на похоронах Астралова, он сделал вот так!
Она провела пальцем по горлу и затряслась.
– Мне никуда от него не деться! Он знает каждый мой шаг! Я
находила от него записки повсюду. Даже у себя в уборной! Даже в номере
«Метрополя»! Не успела переехать, а в ванной на столике записка: «Каждый с кем
ты спутаешься сдохнет». Никто кроме Штерна еще не знал, в каком номере я буду
жить! И Девяткин не знал!
– В самом деле? – Фандорин вновь опустился в кресло. – Во
всей труппе один Ной Ноевич знал, где именно вы остановитесь?
– Да, только он! Меня перевезли Вася и Симочка. Вася раскрыл
чемоданы, а Сима развесила мои платья, разложила туалетные принадлежности…
– Где, в ванной? Прошу меня извинить, – прервал ее Эраст
Петрович. – Я должен вас покинуть. Мы обязательно поговорим. Позже.
– Куда же вы? – всхлипнула Элиза. – Умоляю, ничего не
предпринимайте!
Он сделал успокоительный жест, ища глазами Масу. Тот сидел
надутый, с замотанной головой.
– Не обижайся, – сказал ему Эраст Петрович. – Я кругом
виноват перед тобой. Прости. Лучше скажи, что думаешь о своей п-подружке
госпоже Клубникиной?
Японец печально ответил:
– Я на вас не обижаюсь, господин. Что ж обижаться на
больного? А обижен я на Симу-сан. Откуда вы узнали, что я сейчас думаю о ней?
Предмет обсуждения находился неподалеку, в десятке шагов.
Раскрасневшаяся от пережитых волнений Симочка что-то жарко рассказывала
Ловчилину, держась рукой за грудь.
– …Мое бедное сердце чуть не лопнуло от ужаса! Оно и сейчас
всё трепещет!
Костя посмотрел туда, где у Клубникиной трепещет сердце, и
уже не мог отвести взгляда.
– Надо на него подуть, тогда оно успокоится. Только
прикажите, – шаловливо предложил «проказник».
Маса пожаловался:
– Эта пустая девица любила меня только за красоту. Теперь,
когда пуля обезобразила мои черты, она на меня смотреть не хочет. Я к ней
подошел, а она говорит: «Масик, ты конесьно герой, но от чебя пареным пахнет».
И сморщила нос. А от моей раны брезгливо отвернулась! Меня перевязала добрая
Регинина-сан. Она, кстати, еще очень ничего. И в хорошем теле…
– Меня интересует, любит ли Клубникина деньги?
