— А это что? — Коммод подбежал к столу и, схватив пачку писем, швырнул их в лицо Бебию. — Ты переписывался с предателем Клеандром! Здесь есть свидетельства верных мне людей. Они доносят, что вы вдвоем строили планы, как ловчее лишить меня жизни.
— О чем ты говоришь, Луций! Какие планы?
— Как ты меня назвал? Луций?! С каких это пор я стал Луцием для подвластных мне смертных? Ты будешь наказан за дерзость. Вирдумарий, взять его!
Германец, расположившийся у двери, шагнул неохотно, шел не спеша. Его тут же определи два преторианца. Лица у них были злые, жесткие. Бебий добровольно отдал меч, отстегнул прикрепленный к поясу кинжал. Квинт Эмилий Лет поднял голову. На плечах у него красовался красный плащ начальника лагерей. Между тем один из солдат попытался вырвать из рук Бебия легатский жезл, однако тот не отдал. Тогда его скрутили и потащили по коридорам в повал дома Домициана.
Вечером в просторное подземелье, где под одним из парусных сводов помещалась клетка, в которую поместили Бебия, явился император. Его сопровождал Квинт Эмилий Лет.
На этот раз император был настроен куда более дружественно. Голос не повышал, обвинениями не сыпал. Сразу сообщил, что лично разобрался с присланными на Бебия доносами. Согласен, что бóльшая часть этой писанины откровенная чушь. Однако сомнения остаются. Он надеется, что с этой мелочевкой со временем тоже разберется, однако его смутило сегодняшнее поведение Бебия. Его, если можно так выразиться, неуважение по отношению к высшему должностному лицу в государстве.
Чуешь, спросил Коммод, чем пахнет это обвинение. Согласись, Бебий, воистину нет большего оскорбления для цезаря и отца коммодова народа (он так и выразился — коммодова!), чем бросить ему в лицо «Луций»! А твоя вызывающая манера держаться?! Тыканье приказом? Зачем это? Подобная дерзость, безусловно, требует наказания.
— В чем же выразилась моя дерзость? — спросил Бебий. Вид у него был угрюмый.
— Твой вопрос полностью подтверждает выдвинутые против тебя обвинения. Ты ведешь себя как человек, который не чувствует за собой никакой вины. Ты разговариваешь как та вошь, которая считает себя на равной ноге с повелителем мира потому, что пьет его кровь. Кто, позволь спросить, ворвался ко мне с оружием в руках? Подобное преступление заслуживает самого сурового наказания. Ты посмел назвать меня Луцием в присутствии все придворной своры. Ты полагаешь, они заткнутся, промолчат? Завтра весь город будет показывать на меня пальцем и называть Луцием. Не Коммодом, не величайшим, не существом, дружбы с которым добивается сам Геркулес, а каким‑то Луцием. Тебе должно быть известно какое множество Луциев, Гаев, Гнеев, Децимов, Постумиев, Публиев, Титов и прочей сволочи шныряет по улицам моей великой Коммодианы. Ты полагаешь, что я ровня любому из них?
— Помнится, всего три года назад, я тоже вошел к тебе с оружием, и ты не счел это преступлением. Наоборот, ты послал меня убить Перенниса.
— Не будем о прошлом. Что было, то было. Я благодарен за то, что ты сделал для императора. Поэтому я и пришел простить тебя. Ты сейчас же можешь выйти отсюда.
Он обвел глазами застенок — точнее, клетку, скованную из толстых железных прутьев, вписанную в мрачный, с низкими сводами, слабо освещенный подвал.
— Если? — спросил Бебий.
— Если ты согласишься услужить мне, Луцию Аврелию Антонину. Не императору Рима, не живому божеству, не новому Геркулесу, а просто Луцию, своему старому приятелю и дружищу.
— Что я должен сделать?
— Выступить на арене цирка. В парадной форме. Сначала ты сразишься с каким‑нибудь затрапезным гладиаторишкой, затем с бойцом по зубастей. Наконец, против тебя выйдет цезарь. Обещаю, бой будет честным. Тебе будет предоставлено время для отдыха, — император потер руки. — Если желаешь, мы можем сразиться и на следующий день. Представляю, как разгорячится народ! Толпе уже будет не до бунтов, им будет плевать на цену на хлеб, тем более что в те же дни я организую бесплатные раздачи.
Пауза. Император принялся расхаживать вдоль клетки. Вообразив и насладившись будущим зрелищем, он продолжил.
— Если победишь, станешь командовать лагерями. Если я одержу победу, тебя ждет тот же самый пост. Это в качестве возмещение. В любом случае ты ни будешь в проигрыше. Даю слово, это обоюдовыгодное решение. Постарайся понять меня, Бебий. Все во дворце только и твердят, пока Корнелий Лонг на свободе, я не могу чувствовать себя в безопасности.
— А до этого ты чувствовал себя в безопасности?
— Не перебивай! Ты перебиваешь императора!! Это реальность, это болото, в котором я вынужден барахтаться. Я должен принимать во внимание свое окружение. Допустил ли я ошибку, поверив наветам твоих врагов или ты действительно замышлял злое, в любом случае я уже не могу выпустить тебя отсюда, не имея на руках твердых гарантий, что ты верен мне, как и прежде, то есть до конца.
— Я верен тебе, как и прежде. До конца.
Коммод усмехнулся. Некоторое время раздумывал, потом вымолвил.
— Это только слова. Подтверди их делом.
— Нет, Луций. Консул Римской державы не вправе распоряжаться собой. Я не презренный раб и не преступник. Я свободный римский гражданин и не могу выйти на арену, чтобы сражаться за жизнь на глазах у моих сородичей. Ты знаешь, что я не смогу поднять на тебя руку, но и убить себя на арене я не позволю.
— Вот и прекрасно, — обрадовался Коммод. — Мы разойдемся вничью. Ты представь, как это будет выглядеть! Два величайших бойца сошлись в смертельном поединке. Мы будем сражаться с рассвета до заката, как сражались древние герои! Только близость ночи прервет наш поединок. Затем пожмем друг другу руки, обнимемся, если хочешь, побратаемся и через какое‑то время вновь сойдемся поединке, который определит сильнейшего. От такой перспективы захватывает дух.
— Это будет гнусность — император и консул на потеху публики устроили гладиаторский бой на арене. От нее тошнит. Я устал, Луций, и пусть будет что будет.
— Ты не понимаешь, Бебий, старье следует вовремя сдать в утиль. Пришли новые времена. Мы их не звали, но они здесь, их зов неодолим. Пользуясь примерами из Тита Ливия и Тацита уже невозможно управлять огромной империей и бесчисленными подданными, каждый из которых мразь, ничтожество и негодяй. Не забывай, Бебий, что у меня в руках твоя семья.
Бебий вскинул голову, но сумел удержаться от сиюминутного ответа. Прошел по клетке, провел рукой по прутьям. Император между тем пристально, с нараставшим интересом следил за ним. Наконец Бебий остановился напротив цезаря, взялся за прутья решетки и спросил.
— Неужели ради глупейшей идеи возвеличивания себя в качестве лучшего фехтовальщика империи ты посягнешь на Клавдию, на невинных детей? На мое добро?
— Ты не оставляешь мне выбора.
— Я думаю, у тебя есть выбор.
— Какой?
— Отпустить меня. Я буду безвылазно сидеть в своем имении, ты больше не услышишь обо мне. Даже в тот момент, когда тебе будет грозить смертельная опасность, я не вылезу из своей норы.
