— Это Сейя, ее поставили прислуживать за столом. Глупая, двенадцать лет.
«Та, что досталась Песценнию», — догадался Бебий и сел на кровать.
— Возьмешь меня? — неожиданно спросила Кокцея.
— Зачем тебе это? — спросил Бебий.
Кокцея не ответила, потупилась.
Бебий встал, прошел к двери, закрыл замок, повернулся к девушке. Вспомнилась рабыня, принадлежавшая его матери, ее звали Марция. Тут же громко забилось сердце. Она пришла к нему в первую же ночь после возвращения в родной дом. Образ ее недолго держался в памяти. Следом вспомнилась жена, его драгоценная находка, доставившая ему счастье. Клавдия Секунда очень любила его, угрюмого и погрязшего в службе. Более всего Бебию нравилось ее тело. Клавдия была чуть полна, личиком, конечно, не Венера, но и дурнушкой никому в голову не приходило ее назвать. В Риме о ней многие вздыхали, вероятно, нюхом чуяли, она может доставить много удовольствий. Зачем ему эта приговоренная? Ей не позавидуешь. Император, наверное, сейчас не спит, обдумывает, как завтра поступить с Кокцеей.
— Говори правду, — приказал он.
Девица призналась.
— Завтра признаюсь, что ты затащил меня в спальню и здесь запер, а потом тешился.
Бебий усмехнулся — глупая, хитрая девчонка! Ишь, что надумала!..
— Ты решила сделать меня соучастником твоей дерзости? — спросил он. — Кто тебе поверит. Я скажу, что ты лжешь.
— Здесь верят не тому, кто говорит правду, а кто лжет.
Бебия невольно отметил, что она права. В этом сумасшедшем доме, в разгар веселья, никто не может предугадать, как поступит цезарь.
— А ты подумала о том, как император поступит со мной? — спросил он
— А со мной? — дерзко ответила девица.
Бебий не ответил. После короткой паузы Кокцея спросила.
— Меня убьют?
— Как я могу знать? Ты же супруга императора. Может, отделаешься ссылкой.
— Неужели только ссылкой? — не поверила Кокцея, затем радостно воскликнула. — Мне сохранят жизнь?
— Я не знаю.
Вновь тишина, долгая, трудная. Наконец Кокцея тихо выговорила.
— Спаси меня, Бебий. Заклинаю именем Минервы, детьми твоими умоляю, спаси меня.
— Как?
— Он же прикажет посадить меня на кол! Он так и сказал.
— А меня?
— Ты — легат. Тебя любят в армии. Клиобела говорит, что ты сын ихнего наставника, которому верят христиане. Их очень много в легионах. Брат говорил, все войско после «чуда с дождем» ему верит. Его святость осеняет их в бою. Император тебя пощадит.
Бебий Лонг замер, буквально окаменел. Ему стало не по себе. Неужели эта хитрая девчонка права, и Луций заигрывает с ним исключительно потому, что Бебий популярен в армии? Неужели грубый политический расчет и на этот раз в образе этой замызганной красавицы грубо вторгся в его спальню? Может, ему подослали эту несчастную? Вряд ли.
Кокцея подбежала к нему, обхватила за шею.
— Я исполню любое твое желание! Делай со мной все, что угодно, только спаси. Я не хочу умирать! Я молода, я боюсь…
Бебий разнял ее руки, сел на кушетку у стены, подпер голову рукой. Глянул на оставленную на полу, цедившую тусклый свет лампу. В душе стоял комок, не развеять его, не проглотить, не выплюнуть. Прелести Кокцеи, в первое мгновение всколыхнувшие его, теперь вдруг обозначились гниющим на колу мясом, в которое они очень скоро превратятся.
Бебий поднял лампу с пола, глянул на девушку.
— Вот что, Кокцея. Мы сейчас выйдем в коридор. Не поднимая шума, доберемся до выхода и постараемся так же тихо прокрасться в конюшню. Слушай внимательно, если нас поймают в доме или во внутреннем дворе, я объявлю, что поймал тебя, и ты подтвердишь мои слова. Согласна?
Девушка кивнула.
— Поклянись.
— Пусть меня покарают фурии!
Бебий усмехнулся — не велика клятва.
— В конюшне переоденешься в мужское платье, и я попробую вывести тебя в город. В Виндобоне есть друзья, которые могли бы укрыть тебя до утра?
— Да, тетя по матери. Она живет у Северных ворот.
— Хорошо. На лошади удержаться сумеешь?
— Да, брат научил.
— Завтра обязательно доберешься до родного дома и там переждешь несколько дней. Носа не высовывай. В полном смысле. Никому ни слова о том, что здесь случилось, молчи о свадьбе, о Клиобеле. Даже матери. Скажешь, приехала проведать… Почему так поздно? Как сумела выбраться. Я постараюсь послать весточку твоему брату, он навестит тебя. Пусть вернет мою лошадь. Это все, что я могу сделать для тебя.
— Благодарю тебя, Бебий. Пусть тебе помогут боги.
Возле конюшни Бебий осадил ретивого часового из мавританцев, который едва не поднял шум при виде вынырнувшей из полумрака парочки. В конюшне шумно вздыхали, всхрапывали лошади, в пристройке, которую использовали под казарму, спали люди, только командир турмы, до сих пор переживавший унижение, которое впору только рабам, прислонившись спиной к каменной стене, что‑то тихонько напевал на родном языке. Песня была грустная, напоминала волчий вой. Заметив легата, он вскочил, оправил кожаную юбку. Уяснив в чем дело, предложил помощь. Бебий отказался. Тогда мавританец подсказал намазать лицо Кокцеи грязью, чтобы и на вид она смахивала на приехавшего с легатом всадника. Грязи не нашли — сушь стояла над Паннонией, поэтому вымазали Кокцею навозом.
У ворот Бебию пришлось растолкать сонного часового, пригрозить ему суровым наказанием за то, что тот заснул на посту. Тот, обмерший от страха, лишних вопросов не задавал и, получив, ответ: «Всегда и во всем», — открыл малую дверь. Бебий и Кокцея провели коней. Уже в пределах Виндобоны легат подсадил девицу на скакуна, уселся сам и проводил Кокцею до самого дома тетки. Перед самым рассветом вернулся в замок.
* * *
Проснувшись, молодой император сразу позвонил в колокольчик. Подождал, пока притопавший Клеандр откинет балдахин, оберегавший правителя от назойливой мошкары и комарья, с наступлением жары неимоверно расплодившейся в этом северном краю, как всегда зевнет и уныло, вопрошающе глянет на господина.
— Где Кокцея? — спросил цезарь.
— Нет ее. Упорхнула птичка, — спальник развел руками.
Коммод сразу сел в постели, удивленно посмотрел на раба.
— То есть как?
— А вот так, великий. С вечера спряталась в спальне легата Лонга, поэтому и отыскать не смогли. Что уж там у них было, сказать не могу. Стал он членом ее кружка или нет, не знаю. Известно только, что ближе к рассвету он вывел ее из дворца и отвез на северную сторону Виндобоны.
Цезарь принялся нервно подергивать пальцы. Затем заговорил — членораздельно, зло, с плохо скрываемым раздражением
