Книга Коммод, страница 52. Автор книги Михаил Ишков

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Коммод»

Cтраница 52

* * *

С отчетом и описанием торжественного шествия Коммод ознакомился на исходе шестого дня после возращения в Рим. Все это время молодой цезарь посвятил посещению многочисленных римских храмов, а также проведению торжественной церемонии, посвященной памяти императора Марка Аврелия Антонина. Поминание совершили в святилище, названном именем отца и матери, после чего было устроено всенародное угощение, на котором сенаторам и всадникам были подарены большие корзины с кушаньями, плебеям достались корзины поменьше, и император первым начал угощаться. На следующий день приступили к раздаче денежных подарков преторианцам и знатным лицам. Третьего дня в амфитеатре Флавиев были устроены гладиаторские игры, на которые были выведены тридцать пар отличных бойцов, собранных со всей Италии. Однако сначала публике были представлены назидательные сцены наказания преступников, одного из которых, привязанного к столбу злодея из злодеев, сожрали дикие звери.

Тертулл невольно отвел глаза, когда огромный медведь начал вырывать обильные куски из тела жертвы. Стихотворец поспешно заглянул в программку — наверняка этот подлец является отцеубийцей или храмовым вором. К сожалению, в программке об этом ничего не было сказано. Начертано «преступник» — и все.

Следующую партию осужденных принудили вступить в сражение с озверевшими от голода львами и спустя некоторое время взбешенным носорогом, выскочившим на арену амфитеатра из подземной темницы. Загодя Публий Витразин постарался убедить злодеев проявить мужество и героизм во славу молодого цезаря, сената и народа Рима. Он также пообещал выжившим возможность прощения. Для того чтобы научить приговоренных проявить эти качества, но, главное, научить умирать красиво, Витразин по совету Тертулла пригласил хозяина театральной труппы Виталиса, научившего осужденных вскрикивать «Эхойе! Эхойе!», а, погибая, принимать красивые позы. Виталис сразу предупредил самодеятельных артистов, что бы они ни в коем случае не бегали с выпущенными внутренностями по арене, искалеченными не ползали по песку, не прижимали к груди оторванные руки и ноги и тем более не смели умолять зрителей о снисхождении. Этой группе было роздано оружие. На вопрос Тертулла, зачем женщинам оружие, грек объяснил, что женщин в этой группе только три, все отравительницы, а мужики как на подбор из банды, орудовавшей в горах Самния, с мечами обращаться умеют, так что зрелище обещает быть прелюбопытное.

Далее (см. программку) был сожжен заживо известный вор. Его приодели, нарядили Геркулесом. Виталис опять же заставил его выучить текст и отрепетировал позы, сопутствовавшие знаменитому самосожжению великого героя и покровителя ныне царствующей династии. Зрелище получилось душераздирающее и несколько двусмысленное, однако Публий проявил себя прекрасным организатором и тут же сбил уныние и возможность всяких сопоставлений потешной сценкой, изображавшей любовные ласки Пасифаи, жены критского царя Миноса, которую Венера по преданию наказала постыдной и неуемной страстью к быку.

Бык оказался выше всяких похвал. Местная Пасифая, привязанная к деревянному ложу, кричала так, что слышно было в верхних рядах.

Перед перерывом состоялись выступление шутов и мимов, и, наконец, после перерыва, под торжественные звуки туб и корницинов на арену строем вышли гладиаторы — все празднично одетые, в пурпурных, расшитых золотым шитьем солдатских накидках, наброшенных поверх превосходного облачения. Каждый в изумительной работы шлемах, изображавших какое‑либо животное, птицу или рыбу. Покачивались прикрепленные к шлемам пышные страусиные и павлиньи перья, ярко блистало на солнце вооружение, которое несли вслед за бойцами рабы. Обойдя арену, гладиаторы выстроились перед императорскими трибунами, где в главной ложе сидел Коммод, обернутый в пурпурную тогу, а в ложе императрицы — Анния Луцилла, за которой указом Марка Аврелия после смерти Луция Вера, его соправителя и мужа Аннии, были оставлены все высшие почести, полагавшиеся жене императора.

Здесь гладиаторы хором выкрикнули приветствие божественному Луцию и по знаку императора, разрешившему начать бои, покинули арену.

Гладиаторские сражения заняли два дня, так что только спустя неделю, ближе к вечеру, император ознакомился с отчетом, представленным Тертуллом, и приказал доставить стихотворца к нему.

Тертулла провели в просторный зал, где вдоль стен на мраморных подставках были выставлены бюсты прежних императоров. Пол был покрыт красивой мозаикой, изображавшей Мария, побеждающего толпы тевтонов и кимвров. Цезарь жестом пригласил поэта сесть. Тертулл опустился в кресло, установленное в изножии лежанки, на котором, подперев голову рукой и откинувшись к боковой спинке, полулежал Коммод. Он заглянул в свиток, предназначенный для публикации в «Городских ведомостях», и заявил.

— Что тут скажешь, врешь складно. Хотелось бы только поменьше вранья и дешевых насмешек, которые ты, Тертулл неуместно позволяешь себе. Я понимаю, ты сатирик, юморист, не можешь без кукиша в кармане, но все‑таки надо знать меру.

— Господин! — воскликнул вмиг перепугавшийся поэт. — У меня и в мыслях не было…

— Верю, — охотно согласился Коммод, — потому и прощаю. Ведь стихосложение — занятие, приравненное к божественным. Я знаю, ты не волен над собой, когда, пропитавшись вдохновением, водишь пером по бумаге. Твоей рукой водит Аполлон. Вот пусть только он и водит. Не подпускай к своему рабочему месту таких дерзких и самонадеянных богов как пройдоха Меркурий, весельчак Пан или вечно пьяный толстяк Силен.

— В чем же, государь, я соврал и позволил себе насмешку? Где вы вычитали что‑либо подобное?

— Вот, пожалуйста, «совершив путь с моложавой поспешностью». Что за «моложавая» поспешность? Издевательство? Безусловно. Неумением сдерживать порывы отличается юность, а никак не моложавость, присущая начинающим стареть мужчинам. Так и пиши — с юношеской поспешностью, и не пудри людям мозги.

— Но, государь, выше во фразе уже употреблено слово «юноша». Получается повтор.

— Пусть повтор, только не моложавость. Или вот еще — «увидя такого государя, римляне приняли его со всевозможным славословием». Знаешь кого славословят? Если мне не изменяет память, славословие — это лицемерное восхваление того, кто явно не заслуживает почестей. Я могу согласиться с тем, что пока меня не за что возносить, но объявлять об этом публично считаю дурным вкусом и кукишем в кармане. Что же касается «увидя», это даже не насмешка, а вызов. Ты же славишься как редкий умелец в подборе слов. Стихи пишешь, а тут «увидя»! Одним словом, исправь эти места.

Император выглядел усталым, однако пребывал явно в приподнятом настроении. Он предложил поэту отведать фалернского, сам отпил вино из бокала. Вино было замечательное, даже в Африке, славившейся своими виноградниками, он не пробовал такого. Италия есть Италия. Здесь все самое лучшее, самое изысканное, а если чего нет, прикажи и привезут.

— Впрочем, — продолжил Коммод, — мне нравится твоя строптивость. А также борода. Борода классная. Мы найдем ей применение. Потом. Ладно, за твое усердие тебя ждет награда.

— Господин, — робко попросил Тертулл, — если будет позволено…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация