В заведении на все обращали внимание — под плащом, например, можно было спрятать оружие. Подбитая серебром бородка у свободнорожденного очень напоминала киликийскую. Всем было известно, что все киликийцы — пираты. Или, например мешочек. В таких кожаных мешках обычно возили армейскую казну. Другими словами, завсегдатаям «Пути к радости», которых вряд ли можно было отнести к законопослушным жителям столицы, было над чем призадуматься.
Рядом со стойкой, за которой сновал разливавший вино тшедушный, голый, прикрывший срам кожаным фартуком, лысоватый мужчина, возле лестницы возвышалась конторка, где располагалась необъятных размеров женщина. Она неприязненно глянула на вошедших. Осмелевший раб по имени Луципор шепнул на ухо императору: «Хозяйка, Стация».
Стацию — Врежь кулаком не надо было уговаривать поделиться девственницами. Стоило незваным гостям позвенеть золотыми, как она тут же сменила гнев на милость. Попросила клиентов подождать, отведать вина — его только что доставили из лучших виноградников. Она выставила вверх указательный палец — императорских! — и многозначительно подмигнула.
Коммод с товарищами расположился рядом со стойкой, возле лестницы, ведущей на антресоли второго этажа. Отсюда начинался коридор, уводивший вглубь здания. Девиц в зале было на удивление мало и те уже изрядно пьяные. Не густо было и посетителей. Кое‑кто из вновь вошедших сразу направлялся к конторке, за которой возвышалась сама Стация. Вертевшийся поблизости мальчишка — раб либо сразу провожал клиента наверх, либо предлагал присесть за столик.
Поговорив с Коммодом, Стация тут же что‑то шепнула мальчишке, и тот немедленно умчался наверх. Прошло несколько минут и на антресоли вышли два гобоиста. Каждый ловко дул в две трубы. Они заиграли трогательную, знакомую каждому римлянину с детства мелодию. В глубине коридора гимн подхватили три нежных девичьих голоска. К удивлению Тертулла, тайно забавлявшегося этой сценой и непосредственностью императора, посетители все, как один, встали. Поднялся и Коммод с друзьями. Припев — мольбу «Живи и здравствуй, Флора, радуй нас!» слаженно подхватили хором. У некоторых посетителей на глазах навернулись слезы. Римский народ всегда отличался музыкальностью и набожностью.
Музыканты освободили проход, и к лестнице вышел глашатай, объявивший о начале празднования, посвященного самой нежной из богинь, покровительнице цветов и первых, пробившихся из‑под земли росточков — Флоре. Ее попечением юность плодовита и полна небесного огня. Только отважному под силу услужить великой богине и полной гордостью черпнуть от ее безмерной щедрости. Есть здесь такие смельчаки?
Коммод ударил себя в грудь кулаком и громко крикнул.
— Есть!
Глашатай придвинулся ближе, оперся локтями о перила и поинтересовался.
— Готов ли ты, дерзкий, услужить вечно юной и вечно девственной Флоре? Достанет ли тебе сил вспахать нетронутое лоно, излить в нее семя?
— Достанет!
Вновь заиграли музыканты, глашатай отступил в сторону, и на антресоли вышли три юных девы в белых полупрозрачных туниках до пят. Они несли гирлянду цветов. Девушки спустились вниз, приблизились к цезарю, поклонились и, когда тот тоже поклонился, накинули гирлянду ему на шею.
Коммод выпрямился, прослезился. Девушки взяли его за руки и под аплодисменты и выкрики из толпы — не тушуйся, Гай! долби веселее! Потребуется помощь, зови, подсобим! — провели наверх.
Вирдумарий поднялся, намереваясь последовать за императором, однако лысый мужчина за стойкой, осадил его.
— Германец, ты должен заплатить!
Вирдумарий растерянно оглянулся на товарищей. Луципор, ухватив его за плащ, усадил на прежнее место. Успокоил — пока клиент платит, его никто не тронет. Здесь так принято, за порогом другое дело. Тертулл кивком подтвердил его слова.
Стация, переваливаясь, как грузовая баржа на Тибре, подплыла к ним, спросила.
— Не желаете позабавиться, хлопчики? У меня на любой вкус.
— Нет, — мрачно отозвался Вирдумарий.
Тертулл, уже собравшийся завести разговор насчет хорошенькой брюнеточки и чтобы все было при ней, сразу осекся. Обременительным грузом давил на него мешок с золотом, который он по — прежнему держал в руках. Вообще, события этого дня ввергли его в легкий столбняк. Он откровенно растерялся. Слишком много приключений и все сразу — от милостей, трогательных воспоминаний о прошлом, встречи с друзьями, катания молоденьких Лонгов на спине до посещения известного злачного места, игры с цезарем в очко и томительного и тревожного ожидания, чем же закончатся эти внезапные флоралии и, в целом, день. Этого было слишком много даже для него, урожденного римлянина.
Луципор тоже скромничал, молча потягивал дрянное — из лучших императорских виноградников? — вино и не морщился.
Неожиданно на антресолях лихо и визгливо заиграли гобои, к ним пронзительно присоединилась флейта и спустя несколько мгновений наверху появился довольный и улыбающийся во весь рот император. Его встретили восторженными криками. На нижний этаж он спустился уже увенчанный лавровым венком триумфатора. За столиком поделился с приятелями.
— Что‑то необыкновенное. Хочу еще!
Он подозвал Стацию и приказал приготовить еще одну невинную козочку. Хозяйка заведения немного опешила, но тут же выставила условие — двойная плата. То есть четыре монеты.
Сговорились.
Когда Луций потребовал девственницу в третий, а потом и в четвертый раз, Стация — Врежь кулаком вышла из себя. Она сложила пальцы в горсть и, потрясая ими, начала выкрикивать непристойности и наступать на ненасытного клиента.
— Мама моя! Ты что, парень, вообразил, у меня здесь питомник?! Девственник?! Ты перепробовал всех, приготовленных на месяц вперед.
Слезы радости в глазах Коммода тут же высохли.
— Врешь, жирная карга! — закричал цезарь. — У тебя всегда есть что‑нибудь про запас! А ну, выкладывай, не ленись!..
— Да, есть, да не про вашу честь! — огрызнулась Стация. — Есть у меня голубка, незалапанная, нежная. И клиент для нее есть, куда более важный, куда более богатый, чем ты, промышляющий в темных подворотнях! Смотри, как бы тебя за этот плащ не отправили на арену.
Коммод насупился, грозно свел брови.
— Это кто же в Риме такой важный и богатый?
— Тебе‑то зачем его знать? — уперлась кулаками в бока Стация. — Если я произнесу его имя, у тебя от страха уши отвалятся!
— А вдруг не отвалятся? — презрительно скривился Коммод. — Давай свою голубку. Плачу втройне!..
Хозяйка начала кривляться.
— Никак не могу, голубок, хоть ты убей меня! Не жить мне тогда в Риме. Некому будет ублажать таких молодцов, как ты, выскочивший изо рта собаки!
Цезарь от изумления вздыбил брови.
— Ты, вонючая пасть, знаешь, с кем говоришь?!
