После удачной охоты уже в темных и мрачных сумерках, с ног до головы промокшие, грязные, они вернулись в Виндобону, в походный дворец. Цезарь приказал устроить баню, а за то время, пока они будут смывать грязь, пусть Клеандр распорядится освежевать, опалить и зажарить кабана, а также ощипать и приготовить лебедей и журавля по — этрусски, а гуся и диких уток по — римски, с яблоками. Затем, уже устроившись в помещении для массажа, Коммод скептически поморщился и предупредил распорядителя.
— Только не вздумай поручать дичь Клиобеле — испортит добычу. Только ощипать. Она, кроме каш и похлебки, ничего готовить не умеет. И еще храпеть, как сирена.
В этот момент Тигидий Переннис, до той поры на вопросы принцепса отвечавший кратко — да, нет, так точно, — решил рискнуть. Долго выбирал момент, все робел вставить слово, а тут словно пронзило — пора.
— Поверь, цезарь, — уверенно заявил префект, — я много чего едал в жизни, однако таких голубей, какими нас сегодня угощали в доме уважаемого Матерна, мне лакомиться не доводилось. У тебя превосходный повар, Матерн, — обратился он к охотнику. — Уступил бы мне его?
Матерн, окончательно разомлевший от ловких рук обнаженной массажистки, обильно смазывавшей маслом его спину, повернулся на бок и признался.
— Командир, откуда у бедного солдата повар! Голубей приготовила Кокцея, она на всякую пищу мастерица.
— Вот и пригласил бы ее во дворец, — мечтательно предложил Переннис. — Пусть сегодняшний день, так счастливо начавшийся, также счастливо и закончится.
Матерн смутился, а император, как ни в чем не бывало, поддержал префекта.
— Это хорошая мысль, Переннис. Действительно, Матерн, не в службу, а в дружбу, почему бы Кокцеи не продемонстрировать еще раз свое искусство?
— Но как она попадет во дворец?
— Мы пошлем за ней Вирдумария с носилками. Он передаст мою просьбу и твое согласие, а я щедро награжу тебя за сегодняшний день. Ты — верный товарищ, Матерн. Я смотрю, на тебя можно положиться. К тому же ты прекрасно сложен, в самом соку.
— Соглашайся, приятель, — подхватил Переннис. — Тебе и твоему семейству выпала редкая удача услужить сыну божественного Марка Аврелия. Просьба цезаря — приказ для подданных, учти это, Матерн.
— Ну, зачем так официально, — потянувшись, возразил император. — Мы же здесь все друзья.
Матерн открыл рот и машинально кивнул.
После бани, разнежившей и окончательно оформившей аппетит в некую мечту о необыкновенном, неслыханном наслаждении, которое ожидало их в столовой — триклинии, Коммод повелел насытить помещение для еды самыми изысканными ароматами, на что Клеандр, потупив голову, не скрывая страха, сообщил, что в вестибюле господина ждет гонец из претория. Дело, заявил гонец, спешное, и откладыванию не подлежит.
Коммод поморщился, затем махнул рукой — зови.
Гонец — солдат преторианской когорты, в полном боевом облачении, с фалерами* на чешуйчатом панцире, погромыхивая и позванивая металлом, вошел в предбанник, вскинул руку в приветствии.
— Аве, цезарь! Привет от Тиберия Клавдия Помпеяна, наместника и легата. Он приказал сообщить тебе, что легионы рвутся в бой. Они готовы выступить в поход.
— Я рад, — равнодушно ответил цезарь. — Что еще?
— Только что на наш берег переправились послы от квадов, буров и маркоманов. Они требуют немедленной встречи с тобой, цезарь.
— Требуют?! — воскликнул Коммод. — Как они осмелились!.. Ладно, продолжай, чего же они требуют?
— Мира, цезарь. Они хотят мира. Наместник просил передать, что, скорее всего, это хитрая уловка с целью оттянуть начало похода. Он умоляет цезаря проявить осторожность.
Коммод по привычке подергал пальцы (указательный на радость императору хрустнул), прикинул — может, в самом деле встретиться с посланцами варваров, иначе сюда, во дворец нагрянут муж старшей сестры Помпеян, Пертинакс, Сальвий Юлиан и прочие отцы — сенаторы, так называемый узкий круг назначенных отцом «друзей цезаря», в который входят два десятка человек. Все они начнут слезливо увещевать юношу «проявить благоразумие», «вспомнить о государстве, ведь salus reipublicae — suprema lex»* (сноска: Благо государства — высший закон), примутся взывать к завету отца «не откладывать на завтра то, что следует сделать сегодня». Ночь будет испорчена. Ни поесть, ни возлечь с Кокцеей не удастся. Он глянул на посыльного.
— Хорошо, ступай. Я встречусь с варварами.
Когда преторианец вышел, правитель перевел взгляд на отдыхавшего рядом Перенниса.
— Тигидий, сколько лет ты уже ходишь в префектах?
— Девятый пошел, господин, — с полупоклоном ответил тот.
— Не пора ли в легаты?
— Как будет угодно господину.
— Тогда прими послов и расспроси их подробно, что им надобно, после чего доложишь мне. В удобное время…
— Так точно, господин.
— Когда закончишь с варварами, присоединяйся к нам в триклинии. А ты неплохо владеешь луком, Переннис. Как насчет личного оружия?
— В меру способностей, господин.
— Ну — ну, не прибедняйся. Наверное, научился на востоке всяким ловким приемчикам? Наверное, в армии никто лучше тебя не владеет мечом?
Переннис пожал плечами. Император запросто, с некоторой даже игривостью, ткнул префекта кулаком в ребра.
— Ты скромен, Тигидий.
— В подобных вопросах лучше проявить скромность, чем нарваться на истинного мастера.
— Кого же ты считаешь настоящим мастером?
— Бебия Лонга Младшего, господин, легата III легиона.
— А еще?
— Легата Квинта Эмилия Лета.
— А еще?
— Сына главнокомандующего Валерия Юлиана.
— Хорошо, ступай.
Мысль о том, что он ступил на скользкую дорожку, недолго томила Перенниса. Он сразу отогнал от себя жуткие видения — разгневанного подобным дерзким нарушением субординации Пертинакса, недовольного Помпеяна. Придавил страх, который ожег его, как только вообразил изумленные, и, следовательно, завистливые взгляды старших и равных по чину сослуживцев. Пустое, твердо решил Переннис, грязные слухи всегда сопутствуют удаче. Фортуна распростерла ему объятия и отступить, тем более отказаться от навязываемых полномочий, преступно и глупо. Так называемые боевые товарищи пусть болтают что угодно.
Пока шел за необыкновенно низкорослым, кривоногим уродцем — рабом, беспокоился о другом — взлететь‑то он взлетел, надолго ли? Как бы после бани в карцер не угодить? Завтра в строй вступят могучие осадные орудия — тот же Пертинакс, Помпеян, Сальвий. Не отступится ли от него этот молокосос, одним распоряжением нарушивший — что там нарушивший, — сломавший весь привычный порядок подчинения, каким жила Северная армия и весь Рим в последние годы?
