Первым пришел в себя цезарь. Он жалобно вскрикнул и, пригнувшись, бросился в толпу, пытаясь загородиться от убийцы телами тех, кто составлял его свиту. Так бывает с красавчиками! Стоит опасности обрушиться внезапно, они теряют голову.
Первым опомнился Тигидий Переннис, во время прохождения арочного прохода оттеснивший от императора громадину Вирдумария. Трибун выхватил меч, бросился на преступника и ударил его рукоятью по голове. Тот сразу лишился чувств и подоспевший Вирдумарий скрутил ему руки. В их сторону бросился Лет, а стоявший рядом Дидий Юлиан и отец жены цезаря Криспин закричали так, что у меня заложило уши. А может, уши у меня заложило от собственного крика, так как все остальное я помню урывками, какими‑то наплывами и частями. В чем уверен, так это в том, что я первый выскочил на свет, бросился к стенке, отделяющей арену от трибун, и завопил во весь голос.
— Стража! Стража! На помощь!!
Стоявшие поблизости в оцеплении преторианцы тут же отозвались на мой крик и бросился в проход, где пришедший в себя Коммод с остервенением бил ногами упавшего на каменный пол злоумышленника. При этом без конца выкрикивал — негодяй, негодяй!.. Гвардейцы обнажили мечи и бросились к преступнику, пытаясь заколоть Квинтиану, Тигидий остановил их (не знаю, на счастье для преступника или на горе). Более того, префект лагерей посмел наложить руки на Коммода — он перехватил его сзади за грудь и оттащил в сторону. При этом крикнул Вирдумарию, чтобы тот сохранил жизнь покушавшемуся.
Коммод попытался вырваться из объятий Перенниса, глаза у него стали совсем бешенные. Он уже готов был выкрикнуть: «Измена»! — как Тигидий сумел опрокинуть его на пол и, склонившись над императором, выкрикнул.
— Он нужен живой. Он был не один. Я видел тень!
Я лично никого, кроме Квинтиана, в проходе не видал, но попробуй теперь возразить Переннису. Он теперь настолько силен, что нет такого дела в государстве, которое не проходило бы через его руки. Император поручил ему расследовать все обстоятельства заговора, а в ту минуту Луций внезапно разрыдался и отчаянно закивал.
— Ты прав, Тигидий! Ты прав! Он был не один! Я тоже видал тень! Отыщи его сообщников, Тигидий. Приволоки их ко мне, развяжи языки, разбей их поганые головы, но я должен знать каждого, кто посмел хотя бы в мыслях пожелать мне смерти.
В пыточной, устроенной Домицианом в подвале дома Флавиев, Квинтиан сразу развязал язык и, обливаясь слезами, признался, что на безумный поступок его подбил некий Кодрат, сожительствующий с сестрой цезаря Аннией Луциллой. Кодрат был взят немедленно.
Хлипкая молодежь пошла теперь в Риме, Бебий! Где Муций Сцевола, который ради спасения родины сжег на огне свою левую руку! Где Катон, где братья Гракхи, где Бруты и Кассии! Кодрата не успели довести до застенка как он обосрался. Это его не спасло. Тигидий лично прижег ему факелом волосы на срамном месте, и тот тотчас начал давать показания. Заговорил быстро, чередуя речь с выкриками, что его обманули, его подбили, он не знал, он не думал, он обожает цезаря. Он присутствовал в амфитеатре, когда тот ниспроверг слона.
Тигидий облил водой низ его живота, приказал помыть зад — запах действительно был гнусный — и спокойно попросил.
— Не спеши, рассказывай все по порядку, а то писака, — он указал на меня, Бебий, ибо я вел протокол допроса, — не успевает записывать.
Затем посыпались вопросы. Как и когда родился преступный замысел? Кто первый подал мысль посягнуть на жизнь цезаря? Сколько человек участвуют в заговоре? Кого намечали в принцепсы, и все в том же духе.
Теперь о главном, Бебий. Каюсь, виновен. Что поделать, в каждом из нас сидит маленький Коммод, испытывающий наслаждение при виде мучений родственных нам существ. Каждый готов ради собственного интереса смолчать, когда следует сказать правду, вписать в список обвиняемых соседа — кому в такие времена придет в голову проверять его вину! Каждый готов поторопиться с доносом, ибо философское правило — если не окажешься первым, станешь мертвым — действует безотказно и не терпит опровержений. Каждому интересно под шумок присвоить чужое, тронуть невинную душу и посмотреть, как она будет выглядеть после того, как ее потопчут ногами. Выпрямит ли крылышки или погибнет искалеченная. Поверь, мои пороки не так страшны, как пороки Тигидия. Я виноват в преступной трусости — это скверно, это чрезвычайно скверно, но, надеюсь, раскаяние поможет загладить мою вину. Если нет, просто не знаю, что делать! Тигидий приказал беспрекословно вписывать в список заговорщиков тех, кого он будет называть, при этом строго — настрого запретил болтать об этом. Затем приказал быть при особе цезаря его верным товарищем. Если все исполнишь, как надо, пообещал он, станешь сенатором. Если вякнешь что‑нибудь недозволенное, сам лишишься срама — и он указал на Кодрата, которого в ту минуту один из тюремщиков вопреки всем римским установлениям превращал в женщину.
Первыми на казнь были отправлены Норбана, Норбан и Паралий с десятком сенаторов, в том числе и Витрувий Секунд, ведавший императорской перепиской — все люди из ближайшего окружения Аннии Луциллы. Саму сестру сослали на Пандатерию.* (сноска: Маленький скалистый остров в Средиземном море, который римляне часто использовали как место ссылки. Входил в состав архипелага Скопули, куда входили также Сериф, Гиар, Аморг, Церцина. Самыми страшными считались как раз Пандатерия (к западу от Кум) и Планазия (между Корсикой и побережьем Этрурии). Сосланных на острова нередко умерщвляли там по тайному приказу императоров.) Затем убили префекта претория Таррутена Патерна — оказалось, что он знал о преступном умысле и специально не выставил в проходе охрану. Откровенно говоря, во всем этом заговоре больше необдуманности, детских обид и посрамленной безумной спеси, чем трезвого расчета, римской доблести и хитроумия. Во времена Марка первыми казнями, ссылкой Аннии все и обошлось бы, ведь даже куда более серьезный и страшный для власти заговор Авидия Кассия обошелся в пять трупов — предали смерти только тех, кого нельзя было помиловать. Но теперь другие времена. Теперь у нас режут десятками, зашивают в кожаные мешки, бросают в Тибр (такая участь постигла Витразина), душат в карцере, заставляют покончить с собой, даже распинают на кресте. Сотни сосланы в рудники и отданы в цирки для боев со зверями. Теперь у нас префектом Тигидий. Этот никому не дает спуску, особенно богатым, болтливым и робким. Кто‑то откупается от него четвертью состояния, кто‑то — половиной. Глядя, с какой радостью он взялся за дело, возникает глупая и назойливая мысль — а не его ли рук дело этот заговор? Хотя по зрелому размышлению следует признать, что Переннис чист — он слишком мелкая сошка для Рима, слишком беден, слишком недолго властвует здесь, чтобы успеть сплести сети и дергать за ниточки».
* * *
К середине октября накал расправ усилился. В этом месяце были убиты Сальвий Юлиан, его сын Валерий, отказавшийся стать любовником императора и тем самым сохранить известную в Риме фамилию, а также многие из их родственников и клиентов. Сальвия как одного из главных заговорщиков нарядили Каком* (сноска: Мифологический герой, пытавшийся украсть у Геркулеса стадо быков, которых тот добыл у трехголового великана Гериона. Геркулес отыскал стадо и во время схватки задушил коварного Кака). Известный борец Нарцисс на глазах у плебса якобы в схватке задушил старика и сбросил его тело в Тибр. Валерия растерзали в наряде египетского царя Бусириса. Кому‑то из осужденных пришлось исполнить роль Атланта, кому‑то Авгия, однако после того, как чернь начала высказывать недовольство — с каких пор свободных граждан, пусть даже и виновных в государственных преступлениях, убивают не по обычаю, а с издевкой, с недопустимым надругательством над честью римлянина, — этот маскарад был прекращен. По тайному указу были подвергнуты казни и дети, а также внуки Авидия Кассия.
