Я догнал Тинатин, переодетую мужчиной, в караван-сарае маленького городишки, который лежал в дне пути от столицы. Я пытался убедить её, что нам следует немедленно возвращаться в Исфахан, что более безумной затеи выдумать невозможно, что я и так тружусь не покладая рук, чтобы как можно скорее вырваться из Персии. Зачем они не посоветовались со мной? Молодая женщина уперлась и ни в какую не хотела возвращаться в столицу. Что было делать, мы добрались до Решта. Поспели к самой казни, которой местный хан предал изменника-гяура, пытавшегося бежать в Россию. Выдали его сами лодочники… В тот момент, когда помощник палача, накинув на шею осужденному веревочную петлю, пригнул голову Сосо к огромной деревянной колоде, я закрыл Тинатин глаза, усыпил её, сделал послушной. Сказал: «Крепись!..» — и она крепилась.
Палач взмахнул широким, кривым, похожим на удлиненную секиру, мечом. Как только голова юноши оказалась отделенной от туловища, я выкрикнул «Хик!». Когда же палач показал голову казненного взревевшему от радости народу, с выдохом добавил «Пхет!». На нас начали оглядываться, но мне, советнику самого шаха, плевать было на кривляющихся рыбаков и торговцев, присутствовавших на казни.
Дальше больше. Как только я не вернулся к сроку в Новую Джульфу, на меня тотчас объявили розыск, взяли в городскую тюрьму Шамсоллу, где ему все припомнили: и еврейское происхождение, и крещение в христианской церкви, и ложное принятие мусульманства. Судейских, по — видимому, мало заботила идея государя слить воедино все три вероисповедания. Пытали Шамсоллу долго. Хотели дознаться, куда запропастился его хозяин-фаранг? Освобождение несчастного стоило мне больших денег. Когда его доставили домой, он был совсем плох — ступни опухли от битья палками по пяткам. Если бы не мой «чай», Шамсолла вряд ли встал на ноги. Теперь вроде оправился, вот уже полвека он возит меня по дорогам Европы.
Столица Великого Могола Дели добровольно распахнула городские ворота перед победителем. 19 марта Надир ступил во дворец Мухаммед-шаха Лал Кила.
[80]
Там, ещё до бунта, поднятого жителями и небывалой по жесткости расправе, которой были подвергнуты и стар, и млад, он нашел время ознакомиться с привезенным сводом общих положений и законов. Сказал, что, в общем, доволен, однако есть некоторые замечания, которые необходимо исправить после его возвращения в Исфахан.
— Особенно спорен вопрос, — он нашел в кипе бумаг соответствующий раздел, — о праве гяуров посещать мечети и разрешении правоверным справлять намаз в христианских храмах.
— Повелитель, это дело отдаленнейшей перспективы. Должно смениться много поколений прежде, чем святые места могут быть общими для всех. В нынешних условиях я всего лишь указываю на возможность разрешения всем верующим, придерживающимся христианских толков, а также последователям Моисея, проходить мимо мечетей, ведь шариат требует наказания гяура, оказавшегося ближе, чем в пятидесяти шагах от мечети.
— Даже на это я пока не могу пойти. Хотя…
У меня перехватило дыхание.
Шах пристально, чуть усмехаясь, посмотрел на меня и добавил, что, впрочем, он готов признать работу законченной и что не прочь уже сейчас вознаградить меня.
Мы направились в обширную сокровищницу Великих Моголов, правителей Индии. Это был сводчатый зал, разделенный на отдельные помещения. Густой полумрак не давал возможности заглянуть в дальние углы — масляные лампы горели тускло — но то, что открылась моим глазам, что лежало под ногами, на расстоянии протянутой руки, в пределах нескольких шагов, ошеломляло. Золото — слитками, монетами в сундуках, в виде различных фигур и статуэток, смотрелось тусклым, густовато-желтым изобилием. Холодно поблескивало лучшее в мире оружие. Его здесь было горы: сабли, пики, невиданные доселе мечи с двойными лезвиями, колющие трезубцы, секиры, бердыши, щиты, на которых кровавыми зрачками посверкивали рубины, шлемы, шишаки, кольчуги. Всего не перечесть… И груды самоцветов в сандаловых ларцах. Возле их ряда, выставленного на полках, мы и стояли.
В сумраке горки бриллиантов в ларцах казались хранилищами потайного света. Сияние копилось внутри камней, разобранных по величине и формам. Возле нас, в резном сундучке, были собраны удивительно крупные экземпляры. У меня рука дрогнула, когда после слов шаха я решился взять лежавший сверху, исторгающий слабый свет камень размером со зрелую сливу.
— Что ж, — хрипло сказал Надир-шах, — мое слово твердо. Я не стану возражать. Ты можешь взять с собой столько, сколько в состоянии унести. Бери любые.
— Благодарю, светоч мира, — ответил я и, неожиданно взмокнув, безмолвно взмолился. Скорее потребовал милосердия Божьего. В эту минуту меня нельзя было лишать разума. Пусть небо позаботится обо мне. Это зрелище вокруг не для человеческих очей! Надели силой, спаси и сохрани!..
Настроившись подобным образом, я принялся отбирать совершенные, безукоризненно ограненные бриллианты а также необработанные алмазы, чья форма наиболее подходила для огранки, из них пара дюжин была с фалангу указательного пальца взрослого мужчины, остальная груда состояла из самоцветов величиной, не превышающих размеров ногтя ребенка.
— Что так робко? — усмехнулся Надир-шах.
— Государь, я не хочу ставить свою жизнь в зависимость от величины камня. Мелкие и средние тоже имеют хорошую цену. Камни-великаны, как свидетельствует история, всегда приносят гибель своим владельцам.
— Если они не в состоянии себя защитить, — усмехнулся Надир. — Ты рассудил здраво, я подумаю о судьбе грузинской «тигрицы». Пусть только она не совершает необдуманных поступков. Что, если я возьму её в свой гарем? Он неожиданно тихо рассмеялся, потом похлопал меня по плечу. — Не беспокойся, я человек простой. Если захочу, не буду мучить тебя, возьму её сразу. Ты же получишь фирман о свободном отъезде из Персии.
В ту пору Надир уже отдал распоряжения о подготовке похода в Среднюю Азию. Видно, Хорезм неудержимо притягивал его к себе. Неужели ему так хотелось заглянуть в колодец зиндана, в котором он когда-то сидел, посмотреть в глаза тюремщикам и своего бывшего хозяина?.. До сих пор я не замечал, чтобы сердце Надир-шаха было склонно к бессмысленной мести.
Согласно древнему пророчеству только тот правитель, который завладеет Индией, способен покорить весь мир. Эти слова свежи и сегодня… Какого рода тоска поселилась в сердце Надир-шаха в завоеванном Дели? Несбыточность мечты об идеальном государстве? О грани, через которую не способен переступить ни один владыка? В его силах провести реформы, успокоить страну, упорядочить управление, но посягнуть на образ мыслей, создать миф, разом направить народы в сторону добра и справедливости, не дано никому. Даже великому Чингиз-хану!.. Все его потомки склонились кто перед величием Аллаха, кто Христа, а кто нашел успокоение в вере Просветленного Будды. Не знаю, просто не могу сказать, что наводило на Надир-шаха зудящую, обессиливающую тоску, но ведь не мелочная же месть в конце концов! Он был человеком острого, прозорливого ума, всегда смотрел в корень… О нем легенды ходили. Я сам был свидетелем, как в Мешхеде Надир одной только силой разума излечил слепых, клянчивших милостыню на пороге мечети. Один из них осмелился подойти поближе и потребовать подаяния. Повелитель Персии спросил, сколько лет несчастный живет во мраке. Тот, всхлипывая признался, что пошел уже двенадцатый год, как Аллах лишил его зрения. Надир-шах кивнул и добавил, чтобы к вечеру несчастный прозрел, иначе не сносить ему головы. И точно — чудо свершилось! Слепец вмиг обрел способность видеть и дал деру.
