— Он был вором. Сначала ему отрубили левую кисть, потом, когда вновь попался, правую. Как ему добывать хлеб? Сородичи изгнали его из поселения сказали, нам не нужны преступники. Сам он из потомков пленных египтян, которых когда-то расселил возле Вавилона Навуходоносор. Говорит, отец умер, матери трудно стало, есть хотелось. Что ж, и так бывает…
Старик замедленно покивал, нащупал хворостинку и, не глядя, подбросил ее в огонь. Пламя едва не коснулось его пальцев, затем язычки огня с радостью приняли жертву, затрещали, заговорили о том, что благое дело зачтется. Кир во все глаза смотрел на костер, однако слова не вымолвил. Затем обратил свой взор на слепца.
Седекия продолжил.
— Идем мы неведомо куда. Днем топаем, просим милостыню, вечером отдыхаем. Порой добрые люди делятся с нами едой… — он выразительно взглянул на Нур-Сина. Тот торопливо протянул старику жареную птичью тушку. Тут же мальчишка вскинул голову, его угостил Кир.
Небо вдруг разом очистилось от туч. На нем было столько звезд, что голова кружилась разглядывать их все по очереди. Висели они низко, над самыми вершинами, прислушивались и иногда яркими росчерками, не удержавшись, падали вниз. Когда Седекия и поводырь наелись, стало радостно от того, что старик был сыт, мальчишка был сыт. Тот ловко сжимал культями жареную утку, сожрал ее всю, до последней косточки. В отличие от него царь иудейский ел аккуратно, косточки обсасывал, при этом жмурился от удовольствия и даже что-то напевал.
Утром конный разъезд персидского царя отыскал господина. Тот приказал доставить слепца и мальчишку в Сарды.
— Ты много знаешь, царь иерусалимский? — спросил он, когда старика и мальчишку привязали к спине лошади.
— Много, государь.
— Вот и расскажешь мне, что знаешь.
— Хорошо, государь, а потом вновь отправлюсь в путь. Говорят, в той стороне, где восходит солнце, лежит Индия. Хотелось бы взглянуть на нее.
— Как? — не удержался от вскрика Кир.
— Душой, государь.
Глава 5
Спустя две недели как горцы страны Хуме перешли границу Вавилона, Луринду, отчаявшись, решилась наконец послужить богине любви, войны и плодородия Иштар. С утра в домашней бане напарилась, вымыла тело — терла руками кожу и плакала. Мысль, что кто-то чужой, грубый, начнет тискать ее, касаться грудей, совать руки, куда не просят, приводила женщину в ужас. Это была великая жертва, но как иначе умилостивить богиню?! Было смутно и страшно, тем более что помощи от Иштар ей вряд ли дождаться. Не верилось, что оскорбленная такими долгими поисками ребенка небожительница простит ее, очарованную словами иного всемогущего и одинокого повелителя, создавшего небо и землю. Исполнить долг склоняла ее и Гугалла, вдруг поменявшая неприязнь к невестке на сочувствие. После отъезда Нур-Сина она часто навещала его дом. Сначала помалкивала, оттопыривала нижнюю губу, говорила редко, с укоризной. Спрашивала, сколько того, сколько этого запасла невестка. Проверила кладовые, дала нагоняй арабам, выругала Нана-силим довела старуху до слез. Потом однажды осталась на ночь, затем еще раз и еще и как-то призналась, что жена среднего сына Наида, поселившегося со всей семьей в отцовском доме, ни во что ее не ставит.
Гугалле было немало лет, но до сих пор она была красива и соблазнительно обильна телом. Свекровь тщательно следила за собой, заставила и Луринду заняться притираниями, научила пользоваться черной краской для подведения бровей и ресниц, зеленой — для наведения теней вокруг глаз и красной — для губ и щек. Вот только красить хной ладони и ступни, а также делать татуировку, Луринду наотрез отказалась. Сказала, что дочерям шушану подобные излишества не к лицу.
— Ну и правильно, — подумав, согласилась Гугалла, потом спросила. Что надумала насчет наложницы?
Луринду расплакалась и с горя, с рыданиями и всхлипами призналась, что чужая женщина в объятиях Нур-Сина, ей что нож в сердце. Если этого не миновать, она попросит Нур-Сина выделить жене ее долю имущества и поселить отдельно, чтобы только не видеть, не плакать, не поддаваться злому.
Гугалла задумалась. Молчала день, другой, потом тайно пригласила в дом Нур-Сина знахарку и приказала ей проверить невестку. Та собрала месячные в глиняный пузырек, два дня отсутствовала, потом явилась и также по секрету сообщила обеим женщинам, что Луринду здорова, и ей, знахарке, непонятно, почему Иштар обходит ее милостью. Она заявила, что приготовит особое снадобье и, когда Нур-Син вернется домой, пусть обмажет детородный орган, и Луринду пусть не стесняется — слижет все это перед зачатием.
От подобных рецептов у молодой женщины закружилась голова, она едва в обморок не упала. Однако Гугалла не стала ее корить, наоборот, посоветовала не спешить и, если она уж такая щепетильная, пусть сходит и послужит Иштар.
Луринду не выдержала и, не скрывая язвительности, спросила свекровь видать, та не раз занималась исполнение обряда.
— А как же, милая, — Гугалла совсем не обиделась. — Потому у меня четверо сыновей, а надежды на Набузардана не было никакой. Им бы все воевать.
Он сделала паузу потом с нескрываемой горечью добавила.
— Мой-то падок был до самых грязных шлюх, которых к нему в шатер толпами таскали. На меня у него уж сил не оставалось. Одна надежда на Иштар. Только старшие от мужа.
Это признание сразило молодую женщину. Видно, в самом деле выбора у нее не было.
Гугалла отвадила от дома и Даниила, который с той поры, как доставил в дом царского посла принадлежавшие Рахиму рукописи Иеремии, взял за правило навещать хозяйку. Вел себя тихо, попыток навалиться на нее больше не делал — наверное, побаивался Нур-Сина, оказавшегося в фаворе у нового правителя, — но сильно страдал и все корил себя за похотливые желания, которые напрочь отбили те сны, в которых ему являлся Яхве и делился с ним откровениями.
От Нур-Сина не было ни слуху ни духу. Луринду не знала, что думать. Неужели муж в дальних отлучках, как и его папенька, забыл обо всем на свете и из борделей не вылезает? На него это непохоже, но мало ли?.. Потом кто-то из прибывших из Мидии заявил, что царского писца и все посольство сгубили в Экбатанах. Однако через неделю очевидцы, толпами побежавшие от азиатов, клятвенно подтвердили, что сын Набузардана жив и здоров и успел покинуть столицу до начала войны с Хуме. То-то была радость, когда однажды в их дом явился некий купец и передал написанную на кусочке кожи записку, в которой Нур-Син сообщал, что направляется домой, но в виду недоброжелательности мидийского царя ему пришлось отдать себя под защиту повелителя Парса. Так что скоро не ждите, путь будет кружной, долгий. Купец при этом добавил, и небезопасный…
После этой весточки Луринду и решилась отправиться на площадь перед храмом Иштар Агадесской, присесть там на корточки и ждать.
Ночью она страстно взмолилась, обращаясь к Мардуку-Яхве — помоги, Создатель, не оставь меня, дай моему телу желанный плод. Намолившись, заснула, надеясь по совету и признаниям Даниила, увидеть во сне добрый знак и, может быть, совет. К несчастью, всю ночь проспала, как убитая, утром отправилась мыться. Вот что интересно, никому в доме, даже явившейся утром Гугалле, словом не обмолвилась о принятом решении, а утром обнаружила, что всем все известно. Арабы с сочувствием поглядывали на нее, Нана-силим не отходила от воспитанницы, даже противный Шума, прижившийся в ее доме и постепенно забравший в свои руки управление имуществом, с затаенной многознающей болью посматривал на хозяйку. Шума и с арендаторами договаривался, и будущий урожай измерял, и землю сдавал в наем. Луринду тщательно проверяла совершенные им сделки — все делалось правильно, с выгодой, тем не менее и сам Шума скоро потолстел, повел себя важно. Когда же хозяйка как-то поставила его на место, он тут же сник, начал доказывать, что не жалеет сил ради приумножения хозяйского добра и молит только о том, чтобы Луринду прибавила ему плату за усердие. Это означало, что Шума официально просит признать его клиентом рода Набузардана. Решение Луринду оставила до возвращения мужа. Сникшего Шуму пожалела, разрешила жить в доме, при этом добавила — занимайся хозяйством.
