— В контракте дьявола, — усмехнулся я.
Вилли ответил после долгой-долгой паузы.
— Ты слишком высоко ставишь меня, дружище, — он стряхнул в пепельницу пепел с сигареты. — Нет, дружище, я всего-навсего хочу жить достойно, и это святое право всякого обычного нормального человека.
— Значит, я ненормальный необычный человек! — отрезал я.
— Тебе виднее, — согласился Вилли. — Что касается контракта, это дело решенное. Давай обговорим детали.
— То есть?
— У тебя нет выбора. Хотя выбор есть — восемь лет тюрьмы. Я знаю, ты настроен романтически, ты уверен, что никому не под силу упрятать Вольфа Мессинга за решетку. Ты уповаешь на свой дар, на гипноз, мол, я всегда смогу околдовать охрану, как это случилось в Эйслебене, и выйти на волю. Не спорю, ты, может, и выйдешь на волю, а Ханни?
— Что Ханни?
— Ей грозит не менее четвертака. Вас ждет трудное будущее, Вольф. Ты будешь ждать ее в каком-нибудь тихом швейцарском уголке. Когда она старухой выйдет на свободу, ты прижмешь ее к сердцу. Неужели такая сентиментальная чушь способна увлечь тебя, приятель? Что касается контракта, я подтверждаю — на днях мы подпишем его, так что постарайся никуда не отлучаться и не подсовывать несчастным трудягам из полиции дорогие духи. Кстати, пошутив над приставленным к тебе человечком, ты разбудил в нем зверя. Это серьезная ошибка, Вольфи. Если ты полагаешь, что справился с Кепенником, ты очень ошибаешься. В полиции умеют обращаться с гипнотизерами. Я не советую тебе проверить это на практике. Зигфрид, даже истекая кровью, даже в беспамятстве, способен прокусить горло. Это полицейский пес…
— Я должен подумать.
— О чем. Сколько ни думай, путь один — подпись на документе. И в дорогу!..
— Что значит в дорогу?
— Сначала во Францию, там двухнедельные гастроли, потом Англия, а оттуда недалеко и до Америки. Мы пострижем американцев так, как им и не снилось. У меня роскошные предложения. Можешь взглянуть.
Он протянул мне пачку телеграмм, в которых сообщалось о согласии на организации гастролей.
Я спросил.
— Ты хочешь сказать, что мне не вырваться?
— Ты, может, и вырвешься, хотя шансов очень мало, а вот Ханни никогда.
— Итак, ты решил прижать меня к стене?
Вилли опять замолчал. Положил сигарету в пепельницу, некоторое время изучал вьющийся дымок, наконец ответил.
— Послушай, дружище, ты ошибаешься, если считаешь наш дружеский разговор вербовочной беседой. Ничего подобного у меня и в мыслях нет. Ты волен поступить так, как тебе вздумается. Все мои предложения относятся исключительно к выступлениям и никоим образом не касаются твоей личной жизни. Это будет отмечено в специальном приложении к контракту. Поверь, я считаю глупостью загонять в угол такого уникума, как ты, тем более давить на него, напоминать об угрозе, которая нависла над любимой. С тобой такой номер не пройдет, а если пройдет, ты способен отомстить. Жестоко отомстить. Мне этого не надо. Если из нашего сотрудничества ничего не выйдет, мы спокойно разойдемся. Даю слово. За этот год улягутся страсти вокруг доставки оружия в Эйслебен, более-менее определится ситуация в Германии. Если нет, мир велик. Что касается твоих партийных товарищей, не надо впутывать их в наши дела.
— Это тебя не касается.
— Согласен, но в противном случае мне придется предъявить доказательства в Берлинский комитет КПГ, что это именно ты сообщил в полицию о готовящейся доставке оружия.
— Это ложь!!
— Тебе придется доказывать это своим партийным боссам. Документы подлинные — свидетельские показания, телефонные разговоры.
Я решил подвести итог. Если Вилли хотел показать, что способен загнать меня в угол, он добился своего. Выхода у меня не было, разве что маленькая лазейка. К сожалению, вдвоем в нее не проскользнуть. Хуже всего, я никак не мог пробиться сквозь его ментальную защиту. Стоило ему мысленно просвистеть злополучный фокстрот, как я терял силу.
— Я должен подумать. Посоветоваться с Ханни.
— Конечно, дружище.
* * *
Я все выложил товарищу Рейнхарду — и про шпика, и разговор с Вайскруфтом. Он невозмутимо выслушал меня и как бы со стороны прокомментировал.
— Прекрасный образчик буржуазной демагогии.
— Это все, что вы можете сказать?! — возмутился я.
— Все уже сказано, товарищ Мессинг. Пора в дорогу.
— Я должен поговорить с Ханни!
— Этого только и ждет от тебя господин Вайскруфт.
— Чего?!
— Что ты приведешь его к Ханне. Вы не должны видеться до самой границы. Встретитесь в Варшаве. У нее будут твои документы, далее вы отправитесь как супружеская пара. Брак зарегистрируете в Москве. Желаю счастья, Вольф.
* * *
Была короткая теплая июльская ночь. Я сидел на балконе в плетеном кресле и разглядывал Луну. Искал воду в тамошних морях.
Воды не было. Была Земля, Германия, Берлин, последние трамваи, редкие прохожие, шуцман на углу Фридрихштрассе и Шарлоттенштрассе.
Каким образом Вилли овладел Ханной? Неужели так, как мы занимались любовью? Этот интерес обижал меня. Достойней забыть о словах Вилли. Этого требовали приличия, любовь, благородство и множество других «измов», окруживших меня, пытавшихся успокоить, однако обида не утихала. Еще оскорбительней казалась мысль, что я остался в дураках.
Этот мир оказался не таким простым, каким прикидывался.
Вилли был прав, я люблю драгоценные камни, мне нравится жить в достатке. Я предпочитаю, чтобы моя жена носила в животике моего ребенка, а не партийные документы, но и согласиться на предложение Вайскруфта было откровенной глупостью. Стоит только подписать контракт, и я уже не буду волен над собой. Очень скоро обнаружится, что помимо выступлений в казино, театрах и кабаре, мне придется выполнять кое-какие другие неприятные миссии. Мне будет не за что уважать себя. Это было ясно как день, ведь я уже лежал в гробу и мог с уверенностью, без всякой мистики, различить руны, которые вычерчивались на громадном лунном диске.
Что обещала мне Москва? Место в строю? Чувство локтя, а в перспективе возможность принять участие в грандиозном эксперименте, неизбежность которого я ощутил на собственной шкуре? Но и здесь все было не так просто. Эксперимент экспериментом, но я не мог отделаться от ощущения, что этот таинственный город только и ждал момента, чтобы изменить мне, как изменила любимая женщина. Эта мысль уверенно протаптывала дорогу, и чем глубже я вникал в смутную бездну грядущего, тем откровеннее вырисовывалась незамысловатая истина — чтобы уверенно чувствовать себя в Москве, я должен совершить предательство. Изменить себе. Или себя, что по сути одно и то же.
Что я знал о России, кроме того, что там царствуют большевики, люди там равны, свободны и счастливы, а все неурядицы, моря крови — это болезни роста.
