— Ну, уж петь, — не поверила девочка. — Вы совсем как Айболит, только не знаете, звери не поют.
— А птички?
— Ну, птички. Это совсем другое дело.
Трущев, давясь от смеха и слез, выскочил из комнаты.
Глава 4
Через два дня меня вновь вызвали к Лаврентию Павловичу. Прежде всего, нарком попросил уточнить даты и места, где я имел встречи с фюрером, затем наркомвнудел указал мне на употребляемый в отчете термин — «угадывание внутренней речи».
— Мы называем эту способност «опознаванием», — сообщил он. — Давайте так и напишем?
— Нет, Лаврентий Павлович, это именно «угадывание». По дыханию, блеску глаз, потоотделению, непроизвольным жестам…
— Движению ушей, табачному дыму, — ехидно подхватил нарком. — Послушайте, Мессинг, здес не дураки сидят. Если при нахождении нужного предмета или загаданной страницы вы можете сослаться на потоотделение или непроизвольное движение мускулов, то как вы можете объяснить требование сложить номера двух страниц в энциклопедии? Прижками и гримасами индуктора? Чем здесь может помочь блеск глаз или потоотделение?
Это был удар под дых, но на этом нарком не остановился. Он решительно дал мне мысленную установку.
«Подойди ближе».
Я легкомысленно, даже с некоторой долей кокетства, сделал шаг в его сторону.
«Ближе».
Продолжая эту игру, я снисходительно придвинулся еще на шаг. Сократил дистанцию до минимума. Меня потешала мысль — если на основании такого рода «доказательств» он отважится сделать вывод о том, что я «распознаю» внутреннюю речь, я рассмеюсь ему в лицо.
«Сними с меня сапоги».
Мое лицо непроизвольно дернулась. Я с ужасом осознал, ему удалось загнать меня в ловушку.
Я мысленно проклял все на свете, в первую очередь себя, купившегося на простейший трюк. Удар был сокрушительный, мне оставалось только капитулировать и снять сапоги. Забыть о дистанции, о самоуважении, о самом себе, благородном и независимом?
Как бы не так! Не дождетесь.
Но с этого момента, чтобы я не говорил, какие бы не приводил научные доводы, Лаврентий Павлович ЗНАЛ. Он поймал меня на примитивнейшей провокации, до которой даже Вайскруфт не додумался. Вилли никогда не позволял себе хамить! Возможно, Вайскруфт полагал, что иметь дело с оскорбленным магом опасно. Наркомнуделу было плевать на опасность, он оказался храбрым человеком, ведь за его спиной стояла партия, из членов которой можно было делать гвозди. В прямом и переносном смысле. А может, дело вовсе не в партии, просто таким он появился на свет и по части принуждения людей к исполнению приказов ему не было равных в мире. В этом смысле никакие соображения деликатно-буржуазного свойства не отвлекали наркомвнудела.
Лаврентий Павлович доброжелательно ухмыльнулся. Я опознал — за этой гримасой скрывалась гениальная машина по производству исполнителей, точнее, рабов.
Впрочем, Берия и не скрывал своих мыслей. В его голове ясно читалась не совсем понятная по словам, но вполне доходчивая по смыслу фраза.
«Влип — не дергайся».
Неотвратимая перспектива нашего скорого сотрудничества оглушила меня. Единственное, чем я мог ответить дрессировщику экстрасенсов и телепатов, было покаяние и готовность услужить. Домогательства Вилли ни чему не научили простодушного Мессинга, это был грех, однако именно с помощью греха мне удалось разбудить строптивость.
Я членораздельно и громко выговорил про себя.
«Ни-ког-да!»
По-видимому, до него дошло. Ухмылка полиняла, нарком посерьезнел.
Вслух я спросил.
— Вы хотели что-то сказать?
— Хотел и сказал, — подтвердил Берия. — Я гляжу, ви большой хитрец, Мессинг?
— Это вы хитрец, товарищ нарком! — возразил я. — Куда мне до вас.
Берия внезапно посуровел.
— Не дерзите. Подготовьтесь. Возможно, вам завтра предстоит встреча с самим…
Он не удержался от кивка в сторону портрета, висевшего над столом.
Я никак не прореагировал на его жест. Нарком встал из-за стола, приблизился к окну и уже оттуда, разглядывая через стекло мрачноватую улицу Дзержинского, посоветовал.
— Мессинг, нам лучше держаться вместе. С моей поддержкой далеко пойдешь.
В попытке отвести беду и в силу присущей мне еврейской изворотливости, я согласился.
— Возможно и так. К сожалению, в начале своей творческой карьеры я дал слово, никогда не вступать на государственную службу, тем более иметь дело с секретными органами. Я дал клятву, что ни в коем случае не буду сообщать кому бы то ни было то, что мне удалось угадать во внутренней речи того или иного господина.
— Не ви первий, не ви последний.
— Возможно, но иначе меня лишат дара, а следовательно, и куска хлеба.
— Кто лишит? Назовите имена.
— Небеса. Точнее Адонаи, Элохим, Аллах, одним словом Создатель.
— Это поповшина самого черносотенного толка, — возразил нарком. — Ми отметаем ее с порога.
— Я полностью согласен с вами. К религиозным предрассудкам у меня отношение самое научное.
Он подозрительно глянул на меня, затем пожал плечами.
— Это ваша окончателная позиция? Что ж, это ваш вибор. Тогда ответте на вопрос, кто может дат гарантию, что ви не восползуетес своим даром во вред партии и государству?
— Есть такой человек.
— Кто же он.
Я промолчал.
Нарком не стал настаивать.
Я рискнул взять инициативу на себя.
— Я есть очень благодарен, если вы, Лаврентий Павлович, просветите меня, что именно хотят услышать от меня? Сами понимаете, в свете развернувшихся событий в Европе мнение какого-то Мессинга мало что значит. Я удивляюсь, зачем партии и правительству понадобилось знать о моих встречах с Адди Шикльгрубером? Какое отношение попытки Гитлера переметнуться с баррикады на баррикаду, стрельба по фрейкоровцам, умение заворожить людей своими речами или его острое желание заглянуть за горизонт, может иметь к катастрофическому разгрому Франции?
Нарком снял пенсне, протер стеклышки, потом водрузил их на переносицу и остро глянул на меня.
— Отказываясь сотрудничат, ви обращаетесь с просбой?
— Именно так, Лаврентий Павлович. Вы знаете, я не враг.
— Скорее, попутчик, — уточнил Берия.
— Даже если и так, ничто не мешает мне стать полноценным союзником.
Берия хмыкнул и примиряюще всплеснул руками.
— Не будем мелочны, Мессинг. От вас как от человека, лично общавшегося с главой германского государства, хотят услышать, каким образом… Или так, что помогло немецким войскам так молниеносно достичь Парижа? Иними словами, почему Франция пала? Что это, трюк? Удача? Или в руки фашистов попало неизвестное оружие, о котором мы ничего не знаем?
