На кончике пера иссякли чернила. Диас снова выпрямился, поднес к глазам написанное.
Нелепо получалось — ещё не приступил к рассказу, а уже похваляется передать все «правдиво и честно». Так можно объясняться по поводу исполненного, в противном случае его писаниям будет такая же грошовая цена, как и сказкам Гомары. Тот в начале тоже клялся писать одну только правду, а что получилось? Прежнее негодование охватило старого солдата. Припомнились написанные капелланом страницы, вызвавшие возмущение у всех живущих поблизости ветеранов, сподвижников Кортеса.
Вот что сообщает этот святоша о той страшной битве, которая случилась в устье реки Табаско. Первым якобы на поле сражения прискакал не Франсиско де Морла на своем сером в яблоках коне, а сам апостол-хранитель святой Яков и принялся поражать язычников копьем!
Каково!..
Конечно, все их победы исходили от Христа, иначе им не несдобровать, ведь брось каждый из врагов хотя бы горсть земли, войско дона Эрнандо было бы похоронено под высоким холмом.
Кто спорит — Божье милосердие каждый раз поддерживало их, и нет ничего удивительного, что в тот трудный час в подмогу был послан сам апостол Яков. Возможно, что он, Берналь Диас, великий грешник, не сподобился увидеть святого и различил лишь Франсиско де Морлу. Но почему никто другой из участников битвы не приметил этого? Неужели при виде чуда они поленились бы построить на этом месте церковь святого Якова? Неужели посмели бы навлечь на себя его немилость?.. Но дело было не так. Не они плохие христиане, а Гомара — дрянной писака!..
Все россказни этого человека о наших зверствах — сущий вздор! С индейцами они, ветераны, всегда ладили! Помнится в Новой Испании возле одного из этих храмов-пирамид он посадил зернышки апельсинов. Через много лет довелось ему побывать в тех местах — и что же? Туземцы бережно ухаживали за ростками. Из них повырастали добрые деревца. Некоторые из них он пересадил в свое имение здесь, в Гватемале. Они хорошо прижились, дали поросль…
Зачем приглаживать да причесывать? Зачем все валить на головы простых солдат, которые якобы вопреки приказам давали волю своим «низменным страстям»? К чему обманывать людей? Где здесь «правдивость и честность»?
Старый солдат с трудом поднялся, подошел к окну. В поместье утихал дневной шум, в последний раз скрипнули ворота. Небо очистилось от туч, первая звездочка вспыхнула на небосводе. В тропиках темнеет быстро, надо бы свечу зажечь, однако старик не мог отвести взор от меркнущей бирюзы, повисшей над горами. В той стороне лежала Новая Испания, там прошла его молодость, туда утягивала память.
Что Гомара! Один из многих, кто только понаслышке знал о трудах и заботах, о той бездне, которую осилили они, храбрые вояки, поверившие Кортесу, шагнувшие за ним в ад!
Они были простыми солдатами, не без грехов, но и не без доблестей, и правда вместе с честностью заключаются в том, что они не дрогнули, не повернули назад, как настаивали прихвостни Веласкеса и другие мелкие душонки, у которых была лишь одна мысль — хапнуть золотишку и стремглав на Кубу! Они не ангелы и нечего рядить их в блистающие небесной голубизной одежды. Сеньор Кортес тоже из таких, у кого жила крепка. Старик призадумался… Может, был из таких?.. Неужели так и сказал, как записано у Гомары, — по причине ветхости и непригодности корабли пришлось посадить на мель? Не такие уж ветхие они были… Он, Берналь Диас, знает правду, через него капитан-генерал сносился с верными кормчими. Подсказал им, чтобы те подали голос и заявили о невозможности плавать на подобной рухляди.
…Дон Эрнандо имел с ним долгую тайную беседу. Настаивал, что необходимо подговорить штурманов обратиться к нему, капитан-генералу, с просьбой обследовать корабли. Тогда, говорил, дело завертится… И с солдатами необходимо побеседовать, подготовить их… Признаться, когда он услышал насчет кораблей, сердце у Берналя дрогнуло. Своими руками лишить себя последней надежды на спасение?!
Дон Эрнандо усмехнулся, потом спросил:
— Что, страшно?
— Да уж… — только и смог вымолвить Диас.
— Послушай, Берналь, я хотя бы раз позволил себе обмануть солдат? Уклонялся от общих тягот? Совершил что-нибудь постыдное, пытаясь спасти свою шкуру? Тебе ли объяснять, что у меня у самого сердце кровью обливается, когда я думаю об уничтожении кораблей, но разум подсказывает другого пути нет! Я должен пресечь любую возможность бунта в войске. Я не могу допустить, чтобы с марша часть отряда отправилась назад в Веракрус и отплыла на Кубу. У нас нет выбора: либо на Теночтитлан вслед за птицей-удачей, либо прямиком в лапы к Веласкесу. Тому только дай палец, он всю руку отхватит. Не о себе пекусь — я свой выбор сделал, — но о каждом из вас.
— Не проще ли приказать потопить корабли, и дело с концом?
— Ни в коем случае! Нельзя вносить разлад в наши ряды. Нельзя дать повод для упреков, будто я насильно погнал людей в поход.
Что хочешь, то и думай! Берналь Диас догадывался об истинной причине, по которой сеньор Эрнандо не хотел брать на себя ответственность за гибель флота. В этом случае придет час, и кредиторы потребуют оплатить стоимость судов, а с золотом Кортесу расставаться очень не хотелось. Куда было податься? Пути назад не было — в этом командующий был прав. Всем была известна судьба подвергшегося незаслуженной опале сеньора Грихальвы, которого губернатор Кубы лишил должности и послал в Никарагуа на верную гибель. Дон Эрнандо не в пример другим благородным идальго понимал солдата, умел ладить с войском. Очень заботился о провианте, это действительно самое трудное дело. Мечом размахивать — большого ума не надо, но добыть хлеб вот испытание для командира. Удача в ту пору Кортесу не изменяла — был он рассудителен, напрасно на рожон не лез. В храбрости не откажешь… Что касается будущих претензий заимодавцев — его ли, простого солдата, это дело? Зачем об этом писать? Со временем стало ясно, не погуби мы корабли, не видать нам Теночтитлана как своих ушей, не получить ему это имение… Хотя не богат, но без куска хлеба не сидит. Жаль ребят, которые погибли. Сколько их было!.. Стоит ли тревожить их вечный покой всякими побочными темными делишками?
Правду и честность не следует ущемлять, но и хаять своих товарищей, с которыми прошел огонь и воду, — не намерен. Великие свершения по писанному не делаются. Вот об этом и надо сообщить всем достопочтенным людям — только о том, что сам видел, сам испытал, в чем твердо уверен!
Гомара утверждает, что 16 августа мы оставили Семпоалу и двинулись в поход. Спорить не буду. Точно, что в середине августа, но день выпал из памяти. Шли с величайшей осторожностью, с зажженными фитилями. С боевым охранением и конными пикетами… Индейские носильщики или, как их называли, таманы, волокли пушки, ядра, боевые припасы.
Шли грозно, без шалостей и задержек, которые то и дело случаются у нерадивых военноначальников, и в первый же день добрались до городка Халапы, потом миновали грозную крепость Сокочима — везде донна Марина и кое-как освоивший язык науа Агиляр излагали символ веры. Солдаты водружали крест, и войско отправлялось дальше.
