Большинство присутствующих глухими возгласами поддержали его.
Признаться, мне тоже стало не по себе при упоминании об армии Мотекусумы. Если, как сказала донна Марина, тласкальцы в силах выставить на поле брани до шести десятков тысяч воинов, то соединенное войско ацтеков исчислялось в сто двадцать тысяч человек. Причем, в боевых качествах, в отваге и дерзости ацтеки ни в чем не уступали тласкальцам, а по вооружению заметно превосходили их. Были у них какие-то «атл-атлы» — дощечки, с помощью которых можно было метать дротики на большое расстояние. Сила удара была такова, что даже каменное острие запросто пронзало живого человека в хлопчатобумажном панцире. Тут я задумался — достаточно ли надежны наши кирасы и шлемы? Сражаться с такой ордой лоб в лоб — безумие! Неужели сам Кортес этого не понимает?
Он поднял руку, призывая нас к спокойствию.
— Рад, что наконец у нас нашлось время поговорить по душам. В твоих словах, Седеньо, много правды. В них, если откровенно, все правда. Вот только по поводу выхода из создавшегося положения можно поспорить. Да, страдания велики, они страшнее мук, которые испытывали древние греки и римляне, но настолько же велика будет и ваша слава. Я сам порой немало удивляюсь, глядя, как горсть кастильцев сражается с врагами.
Собравшиеся облегченно вздохнули — кто знал, как воспримет капитан-генерал недовольство солдат. Память о повешенных Эскудеро и Карменьо ещё была жива.
— Мог бы также напомнить, о чем предупреждал перед отплытием с Кубы. «Великая награда ждет вас. Но приобрести её можно только беспрестанными и упорными трудами. Только тяжкими усилиями свершаются замечательные деяния. Слава никогда не была уделом лентяев». Было такое, Седеньо? Было, Рохас? — обратился он к сидящим напротив него солдатам.
Те молча кивнули.
— Вот ещё о чем я мог бы сказать вам… Как ты верно выразился, Седеньо, напасти и меня не обошли стороной, тем не менее я всегда старался достойно исполнять свой долг. Можете ли вы припомнить случай, чтобы я уклонился от опасности, пошел на попятную… Не было такого, правильно, Рохас?
Грузный, в кожаном колете, с кинжалом за поясом, рваных штанах, с бородой-лопатой, солдат опять, ни слова не говоря, кивнул.
— Если, ребята, мы собрались, чтобы здраво рассудить, что делать и куда идти, то я позволю себе обратить ваше внимание, что до сегодняшнего дня никто не сомневался в моем здравомыслии. Были между нами споры, были разногласия… Была и кровь, потому что война не детская забава, которую захотел начал, захотел бросил. Тут уж коли выхватил меч, рубись до победы. Вот и давайте подумаем, как нам быть? Как я понял, вы пришли с предложением вернуться в Веракрус, там отдохнуть, подождать помощи от короля? Так, что ли?..
Сразу в толпе раздались возгласы.
— Да уж хватит! Навоевались!.. Пора и честь знать… Что ж, все на рожон и на рожон, этак всю рожу исцарапаешь…
Кортес поднял руку.
— Нельзя в Веракрус. Нам только вперед можно, — тихо, даже ласково выговорил дон Эрнандо.
Выкрики сразу стихли. Наступила зловещая тишина.
— Вот так, ребята. Стоит нам только показать пятки, как тласкальцы сочтут, что мы струсили, и навалятся всем войском. Я много раз обдумывал такой поворот событий. Уверен, и на этот раз мы их сомнем, но как только оставим Тласкалу, в ту же минуту на нас нападет Мотекухсома. Вот какая диспозиция — двадцатитысячный корпус ацтеков стоит возле Холулы. Большое войско группируется неподалеку от Чолулы. Это в двух дневных переходах от нашего маршрута. Причем двигаться они будут по своей местности, от поселения к поселению — значит, и снабжать их будут вдоволь. Не то, что нас. Вот когда мы попадем в полосу непрерывных боев, из которой нам живыми уже не выбраться. До Веракруса не доберемся. В горах они устроят засады. Тотонаки и прочие прибрежные племена, чтобы только добиться прощения у Мотекухсомы, вмиг повернут свои копья против нас. Так что это путь в никуда. Другое дело, Теночтитлан…
Все присутствующие невольно разом захохотали. Громыхнули так, что птицы снялись с ближайших деревьев и закружили в небе. Смеялись долго, от души… Кортес тоже начал вытирать слезы от приступов нестерпимого смеха. Я даже на землю сел. Стоило кому-нибудь в толпе повторить: «Теночтитлан», как новый взрыв хохота сотрясал округу. К нам поспешили удивленные солдаты — так и собрались кучкой, не понимая, отчего так весело ржут их товарищи, когда вроде бы и смеяться нечему. Начали подтягиваться и местные торговцы. Эти разглядывали нас, разинув рты.
Наконец дон Эрнандо, в последний раз промокнув глаза батистовым платочком, продолжил.
— Я и говорю — другое дело, Теночтитлан. Тласкальцы больше не нападут на нас, они уже ищут мира. Тоже самое будет и ацтеками. Они не посмеют выйти против нас на бой.
— Почему же не посмеют? — удивился Седеньо. — Что их может напугать?
— Крест святой и правда, которую мы несем с собой!
— Конечно, — завертел головой Седеньо, — животворящий крест — великая сила, однако…
— Никаких однако, ребята! У нас нет выбора — только вперед. Я обещаю вам, что не тронусь с этого места, пока не заключу мир с Тласкалой. Это будет хороший мир, крепкая опора на будущее. Седеньо, Рохас, Берналь, Кристобаль…
Он назвал ещё с десяток имен, сейчас уже всех не упомню, и на сутки освободил нас от всех воинских повинностей.
С тем и разошлись. Смех смехом, однако неуступчивость Кортеса вызвала глухое раздражение среди солдат, особенно среди тех, кто владел какой-либо собственностью на Кубе. С другой стороны, тому, кто участвовал в подобных экспедициях, было ясно, что капитан-генерал прав. Возвращение смерти подобно. Стоит только индейцам почувствовать слабинку в наших рядах, смятение в наших душах — наша песенка будет спета. Они задавят нас числом. Однако и столица ацтеков внушала не меньший ужас. Никак у меня, например, не умещалось в голове, почему Мотекусума медлит? Как он до сих пор терпит наше присутствие на своей земле. Крепко шибанули нас мавры в родной Испании, но ведь никто добровольно не шел им в полон! Те, кто склонил головы перед нехристями, кто перешел в чужую веру, так и были названы ренегаты! Кто их поймет, индейцев, чего они ждали?
Вот уже полвека прошло, а меня до сих пор мучает эта загадка. То встречали нас с цветами и гирляндами, «богами» называли, то вдруг озлобились, бросились воевать, но было поздно.
* * *
После этой встречи Кортес до вечера не мог найти себе места. Укрылся в палатке, объявил, чтобы его не тревожили. Донна Марина на свой страх и риск прошла в шатер, приблизилась к кровати.
Дон Эрнандо не спал — лежал на спине, закинув руки за голову, и бездумно смотрел вверх.
— Что тебе? — тихо спросил он, заметив женщину.
— Могучий, в лагере измена, — шепотом сказала она.
— Какая это измена! — повысил голос Кортес и сел на кровати. — Пока только болтовня. Еще пара сражений, вот тогда начнется измена.
