Здесь Навуходоносор и застал учителя. Первым поприветствовал его, следом Рахим молча поклонился «другу царя» и устроился в уголке.
Царь рассказал старику о походе на Элам, о бескровной победе, одержанной вавилонянами. О дарованной им звездами и волей Мардука, Сузах, столице восточного царства, количестве захваченной добычи — все с цифрами, на память.
— Уману, я пришел к тебе, чтобы напомнить о своей просьбе. Когда ты намереваешься приступить к сооружению цветущей горы для моей Амтиду? У меня нет времени, старик, жене плохо.
Бел-Ибни не ответил. Он долго сидел, посматривал то на звезды, то бросал взгляд в земную, покрытую ночным пологом даль. Что он там видел? Кто знает… Потом опустил голову. Царь не торопил учителя. Рахим в свою очередь отметил, что, наглядевшись на звезды, на зыбкую, подсвеченную искорками костров тьму, старик вроде бы печень свою принялся рассматривать? Что он там искал? Ответ на какой вопрос?..
— Мои мысли иссякли, Кудурру, — наконец откликнулся Бел-Ибни. — Я бессмысленно провел в светлом мире отведенные мне дни, теперь жду, когда Всемогущий отправит меня к судьбе. Я помнил о твоей просьбе — ведь это была просьба, не так ли?
Навуходоносор кивнул.
— Я помнил о ней даже тогда, когда мне показали ее… Мою… Если ты дашь мне слово, что на одной из колонн будет написано ее имя, я возьмусь построить висячий сад.
— Нет, учитель, на колоннах, на закладной табличке, уложенной в фундамент, — царь перевел дух, — в годовой хронике, которую ведут жрецы, будет только одно имя. Так устроен мир, почтенный. Я делаю этот подарок той, кто все эти годы владел моей любовью и мыслями, и ни с кем делить его не желаю. На это моя царская воля. Твоя обязанность — создать чудо. Я не знаю, чьим именем люди, когда мы оба уйдем к судьбе, назовут эти сады, но я должен сделать подарок, каких никто и никогда — ни в допотопное, ни в наше жуткое время — не подносил женщине, существу слабому, обладающему изворотливым, порой зловредным, умишком и бездной нежности и понимания. Я помню, что меня родила женщина, я люблю женщину и не знаю, как буду жить, когда потеряю ее.
— Она совсем плоха? — спросил Бел-Ибни.
— Да, очень похудела, щеки ввалились, на них румянец выступил. Как ты и говорил…
Опять наступило молчание. Наконец Бел-Ибни спросил.
— Почему ты не убил меня, Кудурру? Ведь это по моей вине… Только для того, чтобы я возвел этот сад?
— И для этого тоже, но это не главное. Суть в том, что я, как и ты, желаю, чтобы истина о Создателе стала доступна всем и каждому. Принята печенью и сердцем, взвешена и осмыслена. Чтобы она вос-тор-жест-вовала! Для этого не требуется разрушать Урсалимму, для этого, может, достаточно возвести посреди равнины цветущую гору, подвесить к облакам яблоневый, вишневый, гранатовый, грушевый — какой там еще? — цвет. Озарить сад лилиями и лотосами, окропить хрустальной водой из фонтанов.
— Кудурру, — откликнулся старик, — я не понимаю, о чем ты? Я всю жизнь размышлял о сокровенном, о начале начал, о причине мира, а ты о чем? О своей прихоти? О земной мощи?
— Сила силе — рознь, — ответил Навуходоносор. — Бог есть не только Создатель, Вседержитель, Судия — он прежде всего Любовь. Так учит Иеремия и он прав. Пойми, простак, истина многолика, но все равно она — истина, и, возведя сады, я как бы объявлю всем черноголовым, где бы они и когда бы не жили — смотрите, я велик! У меня достало сил повторить деяние Творца и создать на равнине цветущую гору. Ради каприза, по прихоти — скажут завистники. Он выпячивает свое величие, кичится своей мощью, заявят неразумные. Разумные же зададутся вопросом — как же боги позволили ему воссоздать на этом болоте то, что низине не предназначено? Как простили дерзость? Выходит, он воистину пользуется их любовью? Они, разумные, спросят, а я отвечу — не их любовью, а Его любовью. Мардук наградил меня силой. Он, единый и могучий… И черноголовые мне поверят. Неужели ты, наивный старик, всерьез решил, что люди поклоняются картинкам, изваяниям, верят в то, о чем вопят жрецы? Неужели ты на самом деле надеялся, что стоит только сменить изображение на портрет Единого да издать приказ, все сразу попадают на колени и вознесут молитвы Вездесущему?
Навуходоносор вздохнул, примолк, опустил голову, видно, тоже решил посоветоваться с печенью. Что она нашептала ему, Рахим понять не мог, только сердце билось часто, дерзко..
— Бог — есть истина, а истина есть любовь. Да, я вынужден буду разрушить Урсалимму. Подлые иври опять начали поворачивать носы в сторону Египта, и мне придется исполнить волю Господина. Я всегда исполнял его волю, но, помилуй меня Нергал, что-то в этом светлом мире я могу сделать по своему усмотрению?! Вот о чем я молю Создателя. Если решено судьбой забрать у меня Амтиду во цвете лет, — он всхлипнул, — то уж сделать ей подарок перед смертью я волен? Скажи, старик, я имею на это право или нет? Ответь, старик?.. Я не ропщу, не проклинаю небеса, у меня хватит духу исполнить волю Бога, но сад-то я могу заложить?!!
По небу чиркнула звездочка, вот еще одна, в созвездии Колесницы.
[97]
Вокруг было тихо, таинственно, каждый шорох был полновесен, грузен, наполнен смыслом.
Бел-Ибни молчал. Что он мог ответить? Что прозрение всегда запаздывает? Что истинна многолика и только лишь изредка, ничтожными гранями, соприкасается с единичной человеческой правдой? Построить сад на радость умирающей женщине, поднести его блюдечке и тем самым угодить Блаженному, восседающему там, на небесах? Странное желание, неразумное, несвязное, но в тумане слов, которые приводил Кудурру, посвечивало что-то теплое, манящее, иное. Пусть даже непонятное. Словно приоткрылась дверца, плеснуло из щели светом и вновь створка затворилась. Там, за дверцей пребывал Он, позволивший дерзким и неразумным поднять камни, метнуть, причинить ей боль?.. Ах, Всеведущий, зачем такие муки?..
Навуходоносор тяжело вздохнул, вытер подолом пурпурного плаща лицо. Сказал просто.
— У тебя нет выбора, старик. Либо ты все эти годы, начиная с дома таблички, лгал мне насчет неразделимой благой силы, либо делом подтверди, что твои домыслы — суть мироздания. Ничто личное, твои желания, надежды, знания, теперь не играют значения. Я знаю как трудно примириться с тем, что приносит боль. Но ни у тебя, ни у меня нет выбора. Мы должны сделать этот подарок. Переступить и сделать. На цветущей горе никому в голову не придет преклонить колени и возблагодарить Господина. Там будут набивать утробы, лакомиться плодами, может быть, удивляться — все так просто и доступно. Я буду пускать туда детей, они начнут тайком воровать фрукты, швырять камушки в фонтаны. Пусть… Пусть мальчишки играют. Мы с Амтиду так хотели иметь мальчика. Скажи, старик, разве я не могу иметь мальчика от любимой женщины? Разве у меня нет на это права?.. Скажи, старик…
Он вновь замолчал. Рахиму стало грустно, невыносимо тоскливо и одиноко. Он отвернулся, удивленно глянул на звездное небо. Неужели звезды способны нашептать такие мудрые слова? Неужели они так говорливы и простодушны? Неужели все дело в том, что просто следует научиться различать язык звезд?
