Голова трещала от подобных мыслей, а тут еще служба подбрасывала загадку за загадкой. В месяце симану его люди поймали тайного гонца, который пробирался в страну Мусри. Взять живым не удалось, тот отчаянно отбивался, успел порвать пергамент и развеять его по ветру. Откуда он мчался, понять было трудно, но Подставь спину нутром почуял, что парень был из Иерусалима. Он отвез труп в Газу, представил Шаник-зери, располневшему за этот год до монументальности. В двери боком проходил… Тот раскричался на Рахима — почему не взяли живьем? Почему прошляпили?.. Рахим помалкивал, стоял с виноватым видом, хлюпал носом. Виноват, о чем говорить…
Шаник-зери махнул на него рукой — что взять с тупого мужика. Ни сам своим рабом не попользовался, и другому отказал. Начальник гарнизона распорядился (хотя Рахим напрямую не подчинялся ему) в следующий раз всех лазутчиков доставлять в Газу и передавать в его руки.
Не солоно хлебавши вернулся Рахим в Арад. В месяце ташриту пришло известие — доблестные войска вавилонян взяли наконец береговую часть Тира Ушу. Штурм был кровопролитный, продолжался около трех дней. Добычи видимо-невидимо… Рахиму оставалось только вздыхать от тоски и обиды. Не раз он жалел, что отказался от поста в Газе, пусть даже здравый смысл подсказывал, что не дело выходцу из шушану, из самых бедняков, лезть в сильные мира сего. Без поддержки родственников, надеясь только на милость повелителя, быстро головы лишишься. Все равно было завидно — сколько же Шаник-зери, сидючи на главном караванном пути из Иудеи в Египет, набрал в Газе добра! Даже подумать страшно, однако опытные старослужащие и Рахим в том числе скоро пришли к единому мнению, что дело здесь нечисто. Шаник-зери хозяйничает в Газе, как у себя дома, а местный правитель Ханун и в ус не дует. Живут они душа в душу. С чего бы это?.. Попробуй у местного пастуха-иври овцу ненароком прихватить или к филистимлянину в погреб залезть, так они такой вой поднимут, а Шаник целый город грабит и ничего! Может, он вовсе и не грабит? Может, он из другого колодца воду черпает. Вот и греки над Рахимом начали посмеиваться. Все по пустыне скачешь, службу справляешь, похохатывали они, а ваш Шаник спелся с фараоном и в ус не дует. Завивает себе бороду, мажет розовым маслом волосы и с девками на ковре развлекается. Служи, халдей, служи, пока тебя бичом в Дельту не погнали. Услышав озорные слова, Рахим сделал вид, что полностью согласен с ними, только вот как ему быть? Как пройти по пути Шаника да шею не сломать.
Спустя несколько дней греки пригласили его на симпозиум. Пили местное вино из Иерусалима. Вино было густое, терпкое, приходилось щедро разбавлять его водой. Рахим не отставал от них и жаловался — стараешься, стараешься, и никто не оценит, не одарит за труды.
Сосед его по пирушке поморщился.
— За винной чашей я не терплю пустопорожних разговоров. То ли дело пофилофствовать в приятной компании. Как ты полагаешь, Рахим, уместно ли вести за вином философские речи?
Рахим поперхнулся, не смог скрыть удивления — он понятия не имел, что такое философия. Верно, что-то заумное? Понятно, что греки решили подшутить над ним. Нергал с вами!.. Чтобы не ударить в грязь лицом, ответил честно.
— Не знаю, о чем ты ведешь речь, но полагаю, что выпивая нет необходимости хвалиться своей ученостью.
Сосед Рахима с другой стороны вскинул брови и, словно поддерживая игру, затеянную с варваром, с недоверием воскликнул.
— Что я слышу? Неужели есть люди, которые не уделяют философии достойного места за пиршественным столом?
— Есть мой друг, — с нескрываемой горечью ответил первый, — и они, случаются, еще высокомерно подшучивают, говоря, что философии, как матери семейства, не подобает выступать с застольными речами, и что правы сородичи нашего гостя, вавилоняне, развлекаясь вином и плясками в обществе наложниц, а не жен. Полагаю, что также следует поступить и нам, тем более, когда рядом с нами возлежит природный вавилонянин, — он потянулся и похлопал Рахима по плечу. — Давайте ограничимся пением и плясками и не станем тревожить философию, ибо ей неуместно принимать участие в пиршественном веселье, и мы в это обстановке не настроены соответствующим образом. Помнится, софиста Исократа как-то на пирушке попросили сказать что-нибудь возвышенное. Он не нашел ничего лучше, чем заявить: «В чем я силен, это сейчас не ко времени, а что сейчас ко времени, в том я не силен».
Все рассмеялись. Сосед Рахима слева громко вмешался.
— Клянусь Дионисом, Исократ прекрасно обосновал свой отказ, ведь иначе он развернул бы такие речи, что разогнал бы из этого симпозиума всех Харит.
[94]
Но разве одно и то же, исключать из пирушки риторику или исключать философию? У философии иное предназначение — ей, как учительнице жизни, подобает не чуждаться ни игры, ни какого-либо развлечения, но во все вносить меру и своевременность. Иначе нам бы пришлось преградить доступ к застолью так же и благоразумию, и справедливости. Если Дионис освобождает от уз языки, предоставляя речам волю, то было бы, полагаю, грубым неразумием именно там, где господствует свободоречие, лишиться наиболее необходимых речей. Ведь в философских рассуждениях мы также разбираем вопросы, касающиеся симпозиумов — какими качествами должны обладать их участники, каковы правила поведения в употреблении вина: как же нам из самих симпозиумов устранять философию, будто бы она неспособна подтвердить на деле то, чему учит на словах!
Вновь раздался смех. Рахим тоже выдавил улыбку. От подобных речей ему стало не по себе.
Симпосиарх, расположившийся на почетном месте, поддержал товарища и добавил.
— Кратон, у меня нет оснований возражать тебе. Теперь следует установить характер и направление философствования за вином. Какие вопросы наиболее жгучи для всех собравшихся здесь? Я выскажу мнение, что прежде всего следует учесть, каковы сами участники пиршества. Если здесь собрались ученые, тогда самый насущный вопрос, полагаю, мог бы звучать так — что родилось раньше, курица или яйцо? Если чревоугодники — то лучше темы, чем выяснение, какая еда лучше усваивается, разнообразная или простая, не найти. Любителей зеленых насаждений могло бы заинтересовать, почему сосна, пихта и подобные им деревья не поддаются прививке, а самая горькая древесина у смоковницы, дающей самые сладкие плоды? Я полагаю, что здесь собрались люди, опытные в военном деле, знающие толк в дисциплине и чувстве долга. Вот об этом и стоит повести речь. Является ли несправедливое наказание достаточным поводом, чтобы пренебречь верностью тирану или верность есть такой же товар, как и наше умение владеть мечами? Можно ли обратить себе на пользу поражение и добиться победы в войне и как этого добиться? Какая сила может остановить боевые колесницы и существует ли она в природе?
По всем трем вопросам участники симпозиума быстро пришли к согласию. Рахим, одолев растерянность, скоро смекнул, что хитрые греки не зря повели подобный разговор и решил поддержать общее мнение. Оно вскоре свелось к тому, что верность можно рассматривать как товар, ведь ремесленник, поверив в долг покупателю и выдав ему изготовленную им вещь, в случае неполучения вовремя платы, имеет право вернуть свое изделие. Поражения для того и существуют, чтобы учить неумелых. Боевые колесницы пригодны только на ровной местности, а здесь в условиях пустыни, пересеченной осыпями, провалами, руслами высохших рек, они не представляют большой угрозы.
