— Но моя голова? Как мне сохранить ее там, на Ниле?
— Вот я и говорю — думай, египтянин. Когда вернешься, ты будешь свободным человеком, богатым и сильным. А уж как спасти свою голову в Египте — это твоя забота. Решай.
Раб вновь рухнул на пол, ударился головой об пол — ударился громко, чтобы все слышали.
— Решай сейчас и здесь, — царь ответил голосом, не признающим никаких возражений. — Если ты откажешься, тебя также в мешке доставят на канал, и ты должен забыть об этом разговоре.
— Разве об этом можно забыть, господин? Твои люди удавят меня, — не поднимая головы ответил Мусри.
— Удавят, если будешь трепать языком. Если же откажешь купцам, будешь тихо копаться в земле, даю слово, жизнь сохранишь.
Наступило долгое нудное молчание.
Наконец Мусри поднял голову и тоскливым выражением в голосе, даже с каким-то подвыванием, спросил.
— А честь?..
— Ты доказал, что обладаешь ею, доставив груз из Дамаска. Ты подтвердил это право, защищая сестру моего декума. Мне бы никогда не пришло в печень давать слово рабу, но ты заслужил, чтобы с тобой разговаривали, как с воином.
— Господин…
Навуходоносор не ответил, молча смотрел в стену перед собой, украшенную прекрасным мидийским ковром. На нем крест-накрест висело царское оружие — два кривых меча, лук, колчан со стрелами. Наконец Навуходоносор спросил.
— Долго будешь валяться?
Мусри поднялся. Его смуглое, как у эфиопа лицо, был спокойно, невозмутимо.
— Я хочу быть свободным в Вавилоне, в тени твоей царственности, ответил он.
— Вот и хорошо. Награда будет щедрая.
— А контракт? — поинтересовался Мусри.
— Будет и контракт, — кивнул царь. — Тайный. Один, что я выкупаю тебя у Рахима, другой между мной и тобой.
Когда Рахим и Мусри, каждый по отдельности: сразу за дверями на Мусри сразу надели мешок, Рахиму — капюшон с прорезями для глаз, — покинули помещение, Набузардан позволил себе подать голос.
— Сегодня, господин, ты мне напомнил твоего великого отца. Я припадаю к твоей царственности.
Навуходоносор поморщился.
— Не говори красиво. Просто у меня нет времени. Я не могу больше возиться с Заречьем. Я должен покончить с предателями в одну кампанию, — он вздохнул и повторил. — У меня нет времени… Амтиду откашливается кровью, лекари говорят, что она долго не протянет. Я хочу быть с нею… Я не могу ее потерять… Я не знаю, как вымолить у Господина ее жизнь.
Глава 7
В преддверии дня воскресения Мардука-Бела, город затих, присмирели жители, собравшиеся семьями на плоских крышах. Их окружали родственники и знакомые, прибывшие на праздники из самых дальних уголков страны. Чужаки, крестьяне, жители далеких провинций — те, кому негде было примоститься в священном городе, — устраивались на широких, украшенных гирляндами цветов площадях, где были выставлены изображения божеств, высвобожденные на эти дни из пут каменных часовен, ниш в стенах домов, ближних храмов. Ярко светили звезды и все равно ночь была темна. Городские стены высоко обрезали небосвод, мрачные контуры оборонительных башен едва угадывались во мраке.
Когда после полуночи, в самый тишайший, святой час с вершины Этеменанки далеким отголоском донеслось ликующее пение жреца, люди вздрогнули. Радость омыла печень… Прошло еще несколько минут, и с западных окраин Нового города покатился восторженный гул, вскрики, песнопения. Скоро Новый город уже бушевал от радости. Шум наконец перекатился через Евфрат, стал громче, в нем увесисто зазвучал хор жрецов Эсагилы — наконец и в Старом городе увидали, как над стеной, словно карабкаясь за ее зубчики, на небо начал взбираться новорожденный, робкий серпик луны.
Свершилось! Теперь каждый мог видеть младенца-Сина, каждый мог возблагодарить бога, в чьем образе в нижнем подземном мире — царстве ужасной Эрешкигаль, страдал Создатель. Там он капля за каплей отдал свою кровь, там испытал смертные муки, там погрузился в вечное забытье. Но и на этот раз боги оказались щедры на чудо! Ожила земля — теперь пойдут в рост посевы, народятся плоды, скот найдет себе пропитание. Свет победил тьму! В блистающем образе Шамаша-солнца великий Мардук перешагнул точку солнцеворота, и с этого момента «дочери светлого мира — дни — переселяются в верхнее полушарие мироздания, а ночи — порождение чудовища Кингу спускаются в преисподнюю. Светлое время суток удлиняется, а темное укорачивается. Грядет праздник возрождения славы Мардука, омытого слезами жены своей Царпаниту, воплощенной Иштар, спустившейся в подземный мир к неистовой Эрешкигаль, и сумевшей молитвами и долготерпением отбить у исчадий подземных обиталищ Созидателя вселенной.
Слава Мардуку, слава!
К полудню священного дня в Вавилон наконец доплыла по каналам вышедшая из Борсиппы нарядная ладья хранителя таблиц судеб. Вот он, долгожданный сын его, светоч мудрости Набу! Как ласково и ободряюще взирает он на встречающую его на берегах Евфрата многоликую, ликующую толпу! Руки его раскинуты в разные стороны, словно он желал обнять всех черноголовых, прижать их к своей печени… Выше города его ладью выносят на берег, устанавливают на кар-навале, который, легко выкатившись на мощеную плитами дорогу, величаво двинулся к главной достопримечательности Вавилона воротам заступницы Иштар. Многие крепкие руки увлекали колесницу бога мудрости. Хоры на стенах гремели гимны, воины били в барабаны, музыканты, приписанные в цеху танцоров, дули в трубы.
Ворота Иштар являли собою могучее многобашенное сооружение, стены его были выложены голубыми изразцами, ослепительно бликовавшими в ярком свете солнца-Шамаша. Тот же цвет господствовал на всем протяжении Священного пути, по которому восторженная толпа влекла колесницу с изваянием Набу. В пределах города процессия не сворачивая двинулась по проспекту Айбуршабум, с одной стороны ограниченного стенами городского дворца, с другой — оградой храма богини Нинмах и городскими строениями. Здесь, на стенах, через равные промежутки были выложены золотые изображения драконов Мардука, величавых мушхушу, покрытых золотисто-красной чешуей, передние лапы львиные, задние птичьи, вместо хвостов змеи. Головы узкие, вытянутые, напоминающие морды охотничьих собак, украшены рогами, языки раздвоены… Все они как бы двигались против хода процессии. Между мушхушу были впечатаны изображения львов с длинными гривами, шагающими в обратную сторону. В основаниях башен, между которыми были проделан вход во дворец, высились изваяния крылатых быков в два человеческих роста с человеческими головами, повернутыми в сторону проспекта. Головы были покрыты круглыми, ступенчатыми шапками, лица набелены, бороды начернены и завиты в удивительно изящно нарезанные мраморные локоны. Немые стражи ворот молча взирали на веселую, смеющуюся, рыдающую от счастья, то и дело запевающую гимны толпу.
Недолог путь по священной дороге, скоро поворот, далее — ворота святилища! На храмовой площади, в пределах ограды священного места было не протолкнуться.
