Младшая дочь Мусри со первенцем на плечах, ее мать Шинбана и жена Рахима Нупта, занимавшие места на ступенях, где собиралась знать, от полноты чувств не могли сдержать слезы. Рахим-Подставь спину, старший декум царских отборных, постарался для родственников, в число которых уже пятый год, после женитьбы Рибата на средней дочери Мусри, входила осиротевшая семья египтянина. Сам Рахим был далеко от семьи, на возвышении, устроенном возле храма Мардука — стоял справа и чуть сзади нарядного кресла, в котором расположился правитель, молча наблюдавший за священной церемонией внесения своего покровителя Набу в Палату судеб. Этот храм — одна из самых полновесных святынь Вавилона — располагался в той же ограде, где и Эсагила, и являлась местопребыванием бога мудрости на эти праздничные дни.
Вот нарядная повозка с милосердным Набу, хранителем таблиц судеб, появилась на храмовом дворе, ее подкатили к Эсагиле, местопребыванию доблестного Мардука, затем кар-навал двинули вкруг ограды. Руки у божественного изваяния теперь были вскинуты вверх, он как бы осенял всех присутствующих небесной благодатью. В день благодарения Мардука все были равны, на всех равно изливал Господин свою милость. Стареньким Нупте и Шинбане было за что благодарить Создателя. Особенно старалась Нупта, она буквально умывалась слезами и тоненько, с необыкновенным чувством, вслед за хором жрецов выпевала: «Придите все! Склонитесь все!..»
Царь не моргая следил за процессией, и каждый раз, когда повозка поворачивалась в сторону возвышения, когда колеса попадали на колдобину в мощенном плитами полу, на зазор между плитами, казалось, что Набу приветственно помахивает ему рукой. Приветствует, как равного, достойного отдельного жеста?.. С Набу у царя была давняя любовь. С детства, когда владыка Вавилона стриженым босоногим мальчишкой бегал за повозкой, локтями утверждая свое право быть поближе к покровителю… Рука об руку они прошли по жизни. Все эти годы Набу не оставлял его своим попечением, но никогда Навуходоносору впервые пришла в печень эта кощунственная мысль — никогда он, царь Вавилона, ради хранителя Таблицы судьбы не ставил на кон свою жизнь. Набу никогда не требовал от него подобной жертвы. Не то, что воплощение вечной силы, создавшей окружающий мир, всех этих черноголовых, его самого, царя Вавилона, и даже двигающего вырезанными из дерева руками Набу. Вот когда сознанием правителя овладело воспоминание о тех жутких мгновениях, когда он впервые ступил на порог урсалиммского храма. Он попытался отогнать неуместные мысли, но они, по-видимому крепко засели в обиталище разума — печени.
…За спиной откровенно громко переговаривались придворные, кое-кто откровенно похохатывал, кто-то позевывал в кулак. Кривил губы старший сын Абель-Мардук. Может, он и в самом деле поклонился Яхве?.. Его наследник, заглядывающий в рот проповедникам-иудеям, мечтает о восстановлении храма!..
Что он знает о храме?
Это случилось в конце второй осады, когда он вновь устоял перед мощным давлением военных, интриг Набонида, который был готов на все, только бы добиться от молодого в ту пору повелителя разрушения храма и этого грязного Урсалимму. Об этом же мечтал и Бел-Ибни.
Дело было во время принесения новым иудейским правителем Матфанией, переименованным в Седекию, клятвы на верность Белу-Мардуку, хранителю Небесных врат, а также царю вавилонскому. Этот тот самый Седекия, который теперь орет по ночам в доме стражи… Навуходоносор потребовал, чтобы клятва была принесена в стенах храма Яхве. Первосвященник и все левитское сословие начало голосить, что о подобном святотатстве им никогда слышать не доводилось, что гнев Создателя ужасен — не смеют, мол, пришельцы-герим, поклоняющиеся чужим кумирам, входить под сень обители Саваофа. На это Навуходоносор коротко ответил.
— Смеют!..
Сама церемония не заняла много время. Седекия отчаянно робел, пот ручьями лился с его лица — непонятно кого он боялся больше: Навуходоносора или своих приближенных. А может, печень у него была так устроена, что никакое попечительство Яхве не могло утихомирить ужас, вползший туда при рождении? Навуходоносору было плевать на страдания на зубах добравшегося до власти тощего бледного мужчины, чье природное нездоровье и греховные помыслы ясно сказывались на тонкогубом лице.
Когда Седекия кончил и поставил свое имя на заготовленной заранее, сырой глиняной табличке с текстом клятвы, Навуходоносор объявил о своем желании войти в святилище, где хранился ковчег и скрижали.
Еврейский первосвященник отшатнулся. Лоб и щеки его залила смертельная белизна, тюрбан, называемый кидаром недопустимо сдвинулся, едва не упал на пол. Жрецы вокруг тончайше заголосили и все, как один, попадали ниц.
— Господин, Яхве не простит… Сорок тысяч не верящих в Господа были наказаны за любопытство.
— Ты хочешь сказать — за святотатство? — спокойно спросил Навуходоносор.
— Господин, ты так сказал, — ответил первосвященник.
— Расскажи эту историю, — приказал правитель Вавилона.
— Был человек по имени Самуил, было слово его выступить против филистимлян. Выступил Израиль, но был поражен в сражении. Тогда старейшины сказали: за что поразил нас Господь сегодня перед филистимлянами? Возьмем себе из Силома
[96]
ковчег завета Господня и он пойдет среди нас и спасет нас от руки врагов наших… Сразились филистимляне и поражены были дети Израиля. Ковчег Божий был взят врагом. Филистимляне доставили ковчег в Азот и внесли его в храм Дагона. Встали азотяне рано на другой день, и вот Дагон лежит лицом своим к земле перед ковчегом Господним. И взяли они Дагона и вновь поставили на свое место. Встали на следующий день поутру, и вот Дагон вновь лежит ниц на земле…
— Короче! — потребовал Навуходоносор.
— Отказались азотяне держать в своем городе ковчег Господа нашего, и все другие города филистимлянские отказались. Передали они ковчег народу нашему. Попал ковчег Господа к жителям Вефсамиса, однако не удержались они и заглянули в ковчег, за что поразил их Господь в числе пятидесяти тысяч и семидесяти человек…
— Жители Вефсамиса были правоверные иври? — спросил царь.
— Да, повелитель.
— Значит, не по обрезанию выбирает Яхве достойных коснуться ковчега, а по собственной воле.
Они стояли в главном пространстве храма, неф которого был пронизан лучами солнца, попадавшими сюда через узкие и длинные окна-бойницы.
— Господин, — подал голос Набузардан. Говорил он по-аккадски. — Стоит ли рисковать? Кто может знать, как силен их Яхве.
Набонид, и Нериглиссар в один голос стали упрашивать царя не совершать опрометчивый поступок.
— Вы что же, не доверяете моей царственности? Ты, Набонид, испугался гнева бога иври и в то же время предлагаешь мне снести до основания его храм и город? Ты непоследователен, Набонид. Ты настаиваешь на разрушении и в то же время надеешься, что возмездие падет на меня? Так, что ли?..
