— Другими словами, вы тоже явились шантажировать меня? Или у вас это называется воспитательной работой?
Далее они перешли на русский. Заговорили на повышенных тонах, размахивая руками.
Я потребовала, чтобы они изъяснялись исключительно по–немецки. Как супруга Алекса я имела право знать все, в чем большевики обвиняли моего мужа.
Трущев согласился и подтвердил, что он готов перейти на мой родной язык, если только «ваш муж, фрау Магди, признается, зачем он сменил фамилию и кто его шантажирует».
Алексу ничего не оставалось как подтвердить, что теперь он носит фамилию Мюллер и в браке не состоит.
Это была новость так новость!
— Вот видите, фрау Шеель, вы вдова, и ваши супружеские права остались в прошлом, но поскольку в трудный момент вы сделали правильный выбор, Москва не станет акцентировать внимание на этом факте.
— А как насчет выкручивания рук, то бишь воспитательной работы?! – с вызовом поинтересовался Еско. – Не хотите ли вы сказать, что ваши люди отыщут нас в любом уголке земного шара, если мы откажемся выполнять приказы Москвы?
— Алекс, позвольте для начала обрисовать нынешнее состояние вещей, как оно представляется в Центре. Любые шаги в этом направлении требуют предельной искренности от участвующих в танце согласия…
Алекс вспылил.
— Оставьте эту дешевую демагогию!.. Я досыта наелся вашим согласием в сорок первом. Забудьте о Шееле!.. Я – Мюллер, и я уже не советский подданный. Я богат и могу делать все, что мне заблагорассудится. У меня есть встречное предложение – Магди передает вам спрятанные документы, и вы оставляете нас в покое.
— Документы – это само собой, а вот насчет покоя, это уже вам решать. Что случилось, Алекс? У тебя беда?..
Шеель искоса глянул на меня, потом, опустив голову, признался.
— Мне нельзя оставаться в Дюссельдорфе и, вообще, в Германии.
Он кивнул в мою сторону.
— Ей, скорее всего, тоже. Меня вызывают в комиссию по денацификации. Ротте постарался.
От испуга я прижала руки к груди.
— Ты ничего не говорил об этом, Алекс!
— Не хотел волновать, – буркнул Шеель. – У нас осталось несколько дней, чтобы выскользнуть из капкана.
— С какой стати офицеру вермахта, не состоявшему в НСДАП, не замешанному ни в каких военных преступлениях, вдруг пришло на ум драпануть в Южную Америку?
Алекс усмехнулся.
— Вы, Nikolaus Michailovitsch, как мне кажется, не понимаете, что творится в Германии.
Некоторое время он боролся с собой, потом рискнул.
— После того, как Лена спрятала в люфтшуцбункере бумаги отца, я решил пристрелить Ротте. Подкараулил гада, да неувязка вышла – с нашей стороны начался обстрел…
— С какой нашей?
— С советской… Меня так садануло в бок, что я потерял сознание. Я был в штатском, меня доставили в военный госпиталь, там сделали перевязку. В госпитале я назвался Мюллером. Не в пример обер–гренадеру, ни слова по–русски не промолвил, разве, что «карашо» и «давай–давай». Наши любят, когда сначала «данке шён», а потом «карашо».
Что еще? Как только немного подлечился, справил документы на новую фамилию и отправился в Дюссельдорф искать Магди. В Дюссельдорфе первым делом заглянул на улицу, где провел детство. Решил взглянуть на родовое гнездо. Оживить, так сказать, память. С этого все и началось.
Алекс собрался с мыслями.
— Район, где мы когда‑то жили, прилично сохранился. Бомбежки обошли его стороной. Беда в другом – сразу после капитуляции в доме поселился какой‑то важный чин из местной гражданской администрации. Получил его, так сказать, в дар от британских оккупационных властей за активное участие в денацификационных мероприятиях.
Я попытался поговорить с новым хозяином на предмет возвращения собственности. Он как прирожденный комиссар решил взять меня на горло – кто вы такой, господин Мюллер, где служили и какое отношение имеете к Шеелям?! Затем пригрозил. – если я буду настаивать на своих правах, мне не миновать лагеря для военнопленных, а уж там господа союзники выяснят, не участвовал ли я в расстреле заложников и прочих подобных акций?
Я не стал нарываться – повернулся и ушел, однако по старой энкаведешной привычке наведался к соседу, еще помнившему моего отца, и так между делом поинтересовался, кто это такой ушлый, сумевший поселиться в моем доме? Оказалось, из местных нацистов, причем из каких‑то важных партайгеноссе! Герберт Йост, ортсгруппенляйтер – во–о как!* (сноска: руководитель местной «группы», территориальной единицы, входившей в «район» ((Kreise) и гау (Gau), и делившейся на ячейки (Zellen)). На этом Йосте, Николай Михайлович, пробы ставить негде, а вот сумел просклизнуть сквозь сито денацификации – и сразу в дамки. Оказывается, он все эти годы боролся с Гитлером, правда тайно, а теперь зажилил чужой дом и зажил припеваючи.
Некоторое время товарищ барон переживал обиду, потом признался.
— Откровенно говоря, если бы не этот случай, черт с два вы отыскали бы меня в Дюссельдорфе. С моей стороны это была грубейшая ошибка. Я вообразить не мог, что все это время этот жирный кабан идет по моим следам. Теперь он может торжествовать.
Йост и Ротте оказались старыми приятелями. Я уверен, эти два негодяя сумели договориться, теперь они ищут меня. Хорошо, что я не назвался своим нынешним именем. По крайней мере, двое из британской военной администрации, которые однажды заглянули на нашу прежнюю квартиру, искали Шееля.
Фамилию я сменил для того, чтобы, перебравшись в английскую зону, не угодить в лагерь для военнопленных или, что еще хуже, на заседание военно–полевого суда. Мюллер и Мюллер, рядовой зенитного полка. Никакого спроса… Нам бы с Магди только до Швейцарии добраться, до родного банка, а там ищи ветра в поле!..
— Странно, – усомнился я. – Ты же служил в вермахте, в военных преступлениях не замешан?..
— Ха, не замешан! По мнению союзников, очень даже замешан!.. С их точки зрения, сам факт службы в армии тяжкое военное преступление. Они могут предъявить мне обвинение по группам I и II, к которым относятся сотрудники министерства обороны и ведущих управленческих структур вермахта.
Некоторое время он просто не мог говорить.
— Николай Михайлович, вы, как я вижу, даже не догадываетесь, что творится у союзников в лагерях для военнопленных, особенно там, где содержат бывших офицеров. Я чего угодно ожидал от борцов за демократию, но о таком варварстве даже не помышлял. Военнопленных, вопреки всем нормам международного права, держат там по нескольку лет.* (сноска: в апреле 1945 года Черчилль заявил в палате общин, что политика союзников состоит в том, чтобы держать в плену всех немецких офицеров, пока не будет окончательно устранена угроза возрождения нацизма.)
Вы видали хотя бы один из таких лагерей?
