Потом папа продал в городе стадо, и мы ушли в горы на зимовку. Спать.
Следующий год выдался засушливым. Лес стоял желтый, на полях ничего не росло. Голодали все, кроме наших овец. Да еще семью Таро мы иногда подкармливали. Местные почему-то решили, что засуха из-за нас, и хотели убить. Мы два дня просидели на скалах. Вместе с овцами. Потом пришла армия, и бунтовщиков разогнали. Трое моих братьев ушли вместе с солдатами. Они стали «связистами». Знаешь, сидят в домиках на дорогах, на расстоянии три-четыре перехода друг от друга, и сообщения из города в город передают. Работа сытная и простая.
Примерно через неделю дом кузнеца сгорел. Может, подожгли, а может, просто беда случилась. Мы тогда оставили двоих братьев при стаде, а сами пошли помогать. Дом поставили вдвое больше прежнего да еще паутиной проклеили для прочности. Надеюсь, до сих нор стоит. Еще отец полстада отдал Таро в долг, чтобы тот обстановку для дома купил.
Вот после этого наша жизнь стала напоминать легенду: кузнец предложил нам зимовать в его доме. И стадо зимой держать: осенью цены на мясо падают, а по весне за тех же баранов вдвое выручить можно. Я в тот год первый раз в жизни увидел снег. Как сейчас помню: маленькое окошко чердака, а за ним все — белое, сверкающее. Таро тогда еще грелки купил. Название такое сложное: «каталитические». Дочки его накидки нам сшили. Три дочки у Таро было и два сына.
Зима — лучшее из времен года: накидку наденешь, грелку под брюхо — и в лес, сонных мух и жуков искать. Столько дичи наловили, что у отца хватило денег двух братьев отправить на врачей учиться. Ведь ни один больной никогда не может толком объяснить, что болит и как. Боль нужно почувствовать самому. А кроме пауков никто этого не умеет. Потому-то восьмилапые доктора без людей-помощников существуют, а людей-врачей без пауков-помощников нет.
После зимовки в доме Таро я начал понимать, что такое дружба. Я всегда был готов на все ради своих братьев. Но они — родичи. Точно так же я был готов на все ради любого из семьи кузнеца. Сыновей Таро в поселке быстро отучились задирать: мы с братьями прилетали мгновенно. К дочкам стали относиться с уважением. Они нам тоже всегда помогали. Ведь мы, пауки, не имеем рук. Я даже пластину у себя на спине закрепить не могу. И ограду отремонтировать не могу, и колтун у овцы вычесать… Так вот — пока я жил в поселке, то чувствовал себя так, словно руки у меня есть.
Но на третий год, отгоняя стадо в город, отец взял меня с собой. Продали мы овец, потом отвел папа меня к высокому каменному дому. Три этажа, стеклянные окна, медный колокольчик у дверей. Навстречу выходит махонький такой паучок, старый, как вершины Хайбада. Когти все лаком покрыты, пластина на спине серебряная.
«Здоровье твоему дому, Лун», — сказал отец, и я понял, что стану переводчиком.
Обучение старик начал с того, что мы с ним ходили по рынку и слушали разговоры. Лун учил меня различать, когда человек хочет оскорбить собеседника и когда это получается случайно, когда обижается и хочет обиду скрыть, а когда хочет, чтобы она стала заметна, как выражает радость и как скрывает ее… И еще многому, многому другому. Ведь переводчик должен полностью воспринять мысль, которую один из собеседников хочет выразить, и очень точно передать ее другому.
Только через месяц Лун первый раз взял меня на настоящие переговоры. Два торговца пытались определить цену повозки со шкурками радужных гусениц. Там, в темной и душной конторе, я молчал, но, когда купцы ударили по рукам, расплатились и отправились обмывать сделку, спросил:
«Скажи, Лун, почему ты не перевел, что шкуры плохо выделаны?»
«А откуда ты знаешь?» — не поверил старик. «Приезжий торговец вспоминал, что при дублении кожевенники пользовались слишком старым раствором, и через год кожа загниет».
В тот раз старик не ответил, велел только помалкивать при следующих клиентах. Но следующие были честными. Рыбак продавал свой улов и все не знал, как доказать, что рыба коптилась самым лучшим образом. Заезжий гость оказался прижимистым и цену настоящую так и не дал. Хотя знал, желтомордый, — товар отменный.
Потом Лук меня уже сам расспрашивал, кто чего сказать хотел, кто чего вспомнил… Ну а на третьих переговорах был я помощником в последний раз. Впервые тогда князя увидел… Зал во дворце огромным — хоть салют устраивай, — окна высокие, широкие, верх из настоящего прозрачного стекла. Паркет лакированный. Люстра размером с поселковую избу. А в самом центре этого громадного зала — маленький столик на двух человек. С одной стороны князь сидел, а напротив — гость его, барон. По сторонам мы с Луном — переводчики. Барон все просил помощь ему дать, с местными пауками справиться. А князь и не отказывал, и согласия не давал… А барон все думал, что переводчик бестолковый. Так и ушел ни с чем, только разозлился.
Как гость дверьми хлопнул, Лун ко мне поворачивается и предлагает:
«Расскажи-ка, сынок, о чем я тут перевести забыл».
«О том, — говорю, — что барон со своими смертоносцами замирился и армию готовит, а помощь приехал просить, чтобы слабым прикинуться, чтобы князь западные рубежи усиливать не стал».
«Так и хотел сказать?» — удивился князь.
«Нет, — отвечаю, — это он скрыть хотел. Только он хитрость эту затеял зря. Ты, князь, забеспокоился, что волнения на наши земли перекинуться могут, и решил вместо новобранцев опытных воинов на западе поставить».
Посмотрел на меня князь молча и подумал:
«Такого „переводчика“ нужно или казнить немедля, или слугой преданным сделать».
Опустился я тут же на колени и сказал:
«Клянусь служить тебе, князь, пока силы есть в теле, и ни о чем, кроме блага твоего, не думать».
Князь расхохотался, снял перстень с руки, протянул Луну:
«Это тебе, паук, за хорошую работу».
Потом второй снимает:
«Это тебе, паук, за хорошие вести».
Потом третий берет:
«Это тебе, паук, за твоего ученика и моего нового слугу».
Потом повернулся ко мне, рассмеялся добродушно:
«А тебе ничего не дам. Чует мое сердце — не обойдут тебя награды стороной!»
Вот так и стал я личным переводчиком князя. Простился с Луном навсегда и переселился во дворец. Старик на прощание один совет дал:
«Запомни, сынок, самое главное в этом мире не золото и не власть. Самое главное — мастерство. Будешь мастером в своем деле — получишь и богатство, и почести. Нет — никакие деньги не помогут. У тебя удивительный талант, Тройлек, и вряд ли кто-нибудь сможет научить тебя мастерству. Ты должен постигать его сам. Не останавливайся, не засыпай, не радуйся тому, что умеешь. Совершенствуйся».
Если бы не эти слова, я, может, и вправду сидел бы в своей комнате от переговоров до переговоров, но теперь твердо решил искать для себя новые возможности. Целыми днями ходил по дворцу, смотрел по сторонам и думал: «А не смогу ли я что-нибудь здесь сделать?»
