* * *
К вечеру второго дня мы подошли к подножию синих скал. Вблизи они уже не казались мелкими зубьями. Скорее напоминали огромные каменные столбы, возведенные великанами для своего будущего дома, но так и брошенные за ненадобностью. Могучий Стрибог со своими игривыми ветрами, вихрями и ветровичами своим дыханием обточил камень до гладкости, придал ему причудливую форму. Горячий Хорс да Карачун-мороз, тоже чередуясь в силе, пустили по нему длинные, извилистые, как узоры, трещины. Со стороны смотреть – красиво поработали, на загляденье. Мы все долго смотрели, дивились резным изгибам крепкого камня. Я думаю, боги нарочно оставляют такие памятки о своей силе, чтобы люди в Яви не забывали, кто они и кто мы…
Быстро дошли, но и устали, конечно. У подножия скал я объявил мужикам ночевку. Хорс уже опускал свой огненный лик к краю земель, и до появления Вечерницы, первой звезды, оставалось недолго. А там и тьма закутает Сырую Мать. Куда торопиться на ночь глядя, решил я. Завтра с утра пораньше наберем серного камня и двинем в обратный путь. Тратить все силы на одну ходьбу тоже не след, еще свеев воевать предстоит.
Перекусив по-походному, без пива и горячего варева, мужики начали обустраивать себе лежанки из лапника. Мы с Сельгой тоже озаботились ночлегом, собрали ложе. Она сразу опустилась на него, улыбнулась мне и прикрыла глаза ресницами. Я немного полюбовался на нее. Потом привалился к теплому, нажаренному за день камню и с удовольствием расправил гудящие руки и ноги. Задремал, было дело, тоже намахался за день. Проснулся от громких голосов. Оказалось, Ятя, коротая вечернее время, вспоминал для мужиков побасенку про князь-рыбу Я помню, еще от отца ее слышал, но Ятя вел сказ как-то по-своему. Не открывая глаз, я прислушался.
– Ну вот. Было, значит, у отца три сына, двое старших – разумные, степенные мужики, давно уже отделились, баб себе взяли, своими домами жили. А младший – так, не пришей-пристебай. По обычаю-то младший должен в родительском доме остаться, отца с матерью холить. А он, наоборот, все у них на шее. Ну, дурачок, значит. И звали его Еменя, да… Так вот, как-то зимой послал отец Еменю порыбалить. Сказал, мол, свежей рыбки хочется. Хоть бы принес, сынок, ухи бы сварили, похлебали…
– Это зимой-то рыбалить? Когда все реки Мореной скованы, а рыба подо льдом еле шевелится? Ну, сын, видать, в отца удался дурачком, – встрял в рассказ чей-то голос. Я узнал Веленя, никогда не упускавшего случая потешить людей.
Мужики развеселились.
– Да ну тебя! – Ятя замолк, видимо, вспоминал. – А, не рыбалить он пошел, по воду пошел, вот как… Свежей воды из проруба принести!
– Так бы и говорил, что ли.
– Я так и говорю! Пришел с ведрами, зачерпнул одним, смотрит – вода…
– А он чего ждал из реки, пива, что ли? – опять вставил Велень.
Мужики на этот раз надолго закатились смехом. Ох, Велень, ох, насмешил… Кабы пиво текло в реке, кто бы из нее тогда вылезал на берег? Каждый бы к Водяному Старику в гости просился… Впрочем, Еменя, раз дурачок, мог и за пивом на реку пойти, отца порадовать, с него станется… На, мол, тебе, батюшка! Испей, родимый, пивка из речки… Ох, Велень, ох, потеха…
– Неинтересно – совсем не буду рассказывать! – Ятя уже явно обиделся.
– Сказывай, сказывай, чего там…
– Не робей, Ятя, сыпь гуще, кидай дальше…
– Ну вот… Зачерпнул другим ведром – видит, рыба в ведре полощется, – продолжил тот.
– Ага, порыбалил все-таки! – обрадовались мужики.
– Порыбалил, – подтвердил Ятя. – Сам не хотел Еменя, а рыбу поймал. Да не простую рыбу! Князь-рыбу! Чешуя у нее как из золота, плавники – как из серебра, а глаза – как драгоценные камни…
– А что за рыба-то? Карась, что ли? Или, может, окунь? – уточнил кто-то из молодых.
– Да какой карась?! Сам ты карась! – осадили его остальные. – Сказано же, князь-рыба!
– Так понятно, что князь! А князь-то, к примеру, из карасей будет или из окуней? – не сдавался тот.
– Вот напасть бесовская! Тоже, пристал, как чиряк! – загомонили остальные. – Давай, давай, Ятя, не слушай его, продолжай плести… Что дальше-то было?
– Дальше… Дальше, знаю, говорит ему князь-рыба человеческим голосом. Мол, отпусти ты меня, Еменя, к отцу с матерью, к малым детушкам. Много их у меня, кто их вместо меня кормить будет?
– А он что сказал? – снова перебил кто-то, не утерпев.
– Ничего не сказал. Пожалел. Отпустил рыбу обратно в проруб, и все дела! – Ятя, казалось, сам был удивлен таким исходом.
– Э, паря, при таком хозяине избе недолго стоять… Да, паря, так-то и будешь воду вместо пива хлебать… Отец ушицы хотел, а он отпустил… Ну, дурачок, понятное дело… – расстраивались мужики.
– Да, отпустил, – продолжил Ятя. – А князь-рыба в воду нырнула и оттуда ему и говорит. Мол, отпустил ты меня, Еменя, пожалел, а я за то сослужу тебе службу. Теперь, мол, тебе стоит только сказать: по рыбьему велению, по моему хотению, и все, что ни пожелаешь, враз исполнится.
– Неужели все, что захочет? – охнули все.
– Все, – подтвердил Ятя. – Все, что ни пожелает, хоть травы зимой, хоть снега летом, враз исполняется. По рыбьему велению, значит. Тут, конечно, и зажил Еменя. Вот оно как бывает…
– Ну а дальше-то, дальше что?
– Дальше? А что может быть дальше? Когда все желания и так исполняются? – удивился рассказчик. – Зажил, говорю. На печи лежит, с боку на бок переворачивается, как масло в сметане перекатывается. Гладкий стал, видный. Бабу себе взял, наверное, детей наплодил…
Гомон стал еще громче. Мужики наперебой удивлялись: почему дурочкам везет? Иной, смотришь, и степенный, и хозяйственный, а все одни шишки на голову валятся. А другой – так себе, пустельга, а ему кругом счастье! Нет, что ни говори, паря, коль спрядет старая богиня Мокошь удачливую судьбу, так можно и дурачком век прожить. А если нить вкось пойдет – вся жизнь тоже наперекосяк, будь ты хоть умником, хоть разумником…
Потом вдруг заспорили, как лучше добыть из реки князь-рыбу, бреднем или острогой.
– Какой острогой, думай, чего говоришь-то! Нельзя острогой! – шумел на кого-то Велень. – Тебе самому, к примеру, копьем брюхо пропороть, много ты после этого заветных слов скажешь?! А тут надобно, чтоб живой была! И к малым детушкам отпустить! На хрена она малым детушкам с дырявым брюхом?!
– С остроги ссадил и отпускай себе, – возражали ему.
– Ага! Опусти с остроги от большого ума! – продолжал напирать Велень, как бык на ограду. – Отпусти, а она – к малым детушкам дохлятина дохлятиной! Вот, мол, радость какая, мамка дохлая припожаловала! Шиш тебе за это, а не заветное слово!
Под их привычные разговоры я прикрыл глаза…
Разбудил меня пронзительный говорок Опени. Он, бывалый охотник, сухой, как ветка, на диво шустрый на ногу, был послан мной пробежаться окрест нашего ночного привала, глянуть, чтоб не было откуда опасности.
