Мулатка легко, будто выжидала этот миг, высоко взбрасывая ноги, обогнала воблу-канадку, густогривую бразильянку и немку-мужланку под номером «7» — и теперь бежала впереди. Так легко и красиво бежала — из всех грудей вырвался стон изумленья.
Бежала — будто танцевала!
О да, это танец. Бег — танец. Бег — счастье.
«Она танцует с Богом вдвоем танец победы». Жан-Пьер смеялся в голос, будто рыдал. Юмашев косился на друга, как на сумасшедшего.
До финиша совсем немного. Метров двести. Или уже сто! Немка наддала. Колени в воздухе замелькали. Поднажала и бразильянка. Немка почти настигла Мари-Жо — та оглянулась, почуяла угрозу, расширила шаг. Она опять впереди!
Стадион бесился. Все прыгали и махали руками и флагами. Молодежь свистела в свистки. Оператор бесстрастно снимал происходящее.
До финиша меньше ста метров. Немка впереди! На полкорпуса! Мулатка опять легко обходит ее, будто дразня. Бразильянка делает невероятное усилие и вырывается вперед!
Стадион взревел. Вопль отчаянья.
Тридцать метров до финиша!
Мари-Жо летит стрелой. Нет, это пуля, черная кудрявая пуля. Живая пуля летит, обгоняя всех, опережая время. Она опередила самое себя. Бразильянка превзошла себя, да! Но черная пуля обогнала и ее.
Финиш!
— Мари-Жо-о-о-о-о! Вив ля Фра-а-а-анс!
Стадион захлебнулся в криках восторга.
Обнимались, целовались. Прыгали и скакали! Мари-Жо пробежала, разогнавшись, еще с десяток метров после финиша — и, подняв вверх черные руки, повалилась животом на дорожку, принесшую ей победу. Поцеловала ее.
Игорь, крепко прижимая за пазухой к ребрам украденные кошельки, тоже глядел на лежащую без сил Мари-Жо. «Как бы не умерла девка на радостях».
— Видишь, Жан-Пьер! Все вышло по-твоему! А ты волновался!
Закурил. Дорогая сигарета обжигала угол рта. Картуш хохотал довольно.
— Ну что, наша модель?
— Наша!
Мари-Жо Патрик бежала круг почета по стадиону с флагом Франции в черной руке. Картуш аплодировал стоя.
Камера стрекотала.
На невесть каком ряду наверху амфитеатра черноволосая смуглянка в вызывающе ярком наряде — алый лиф, зеленая юбка, ягодно-красная шляпка с черной вуалью — встала со скамьи, чтобы рассмотреть человека в толпе. Щурилась. Шею тянула. Губы кусала. Узнала его.
Повернулась к спутницам, живо щебечущим девицам.
— Девочки, — весело, холодно бросила. — Не ждите меня! Пока!
Пробиралась сквозь бешено орущую, гудящую толпу.
Неистово плясал и кричал стадион. Мари-Жо пробежала круг победы, знамя Франции выхватили у нее из рук. Фрина Родригес работала корпусом и локтями. Скорее. Он уйдет. Она еще видит его. Вот он!
— Эй! — крикнула, когда голова Игоря, его когда-то роскошный, теперь потрепанный, мятый, будто жеваный пиджак уже близко виднелись.
Она не знала его имени. Не помнила, как в поезде называла его эта… эта… «Ну обернись!» — заклинала.
Он обернулся.
* * *
Кутюрье подошли к золотой мулатке; им не пришлось расталкивать репортеров, судей, восторженную публику — их узнали, все расступались перед ними. Картуш произнес лишь два слова. Потное смуглое лицо озарилось счастливой улыбкой. Улыбка сказала: «Согласна!». А вслух бегунья произнесла: «О, очень интересно, я подумаю».
Картуш и Юмашев вынули визитки. Девушка стояла перед ними в спортивной майке, в коротких шортах, мокрая после отчаянного бега. Мокрые жесткие черные кудри вились, крутились в тугие пружины. Юмашев не сводил глаз с сильных красивых ног. Краска проступила на кофейно-смуглых щеках.
— Это ваш шаг вперед, ваша карьера, — важно сказал Картуш.
Их вежливо оттеснил президент Спортивной лиги Франции: сейчас церемония награждения, позвольте!
Немка стояла в сторонке, кусала бледные губы. Она пришла третьей. Серебряная призерка, бразильянка, завязывала ночь волос в тяжелый узел.
— Я уже придумал, какую коллекцию сделаю на нее, на Мари-Жо, — сказал Юмашев Картушу, когда они вышли из стадиона на горячий ветер площади. — Ночной Каир. Ночи Египта.
— А что, это мысль! Восток, это превосходно! Сделаем на троих грандиозное дефиле. Пирамиды! Индия! Мексика! Япония!
— Ты Азию забыл. Тибет. Гималаи.
— Да, пожалуй. Как назовем?
— Восток есть Восток. Помнишь Киплинга? Но Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись.
Юмашев покусал губы. Понюхал пахнущие табаком пальцы.
— Сумасшедшее дефиле. Такого не было в Париже еще никогда. И нигде в мире. Ночи Каира! Водопады Японии! Индийская жемчужина! Колдуньи Марокко! Колокола Тибета!
Картуш рассмеялся, хлопнул Виктора по плечу.
— Теперь ты забыл. Мексика. Ты ж про Мексику сболтнул. Эта земля сейчас в моде. Гляди, как у нас в Париже разворачивается этот пройдоха из Мехико, этот социалист!
Кто, непонимающе глянул Юмашев.
— Доминго Родригес! Пузран! А сколько мощи в пузатом бочонке! Самого Микеланджело обскакал! Вроде как сейчас Мари-Жо — всех обставил! Росписями своими весь мир разукрасил! Слыхал, сейчас он во дворце Матиньон работает? У-у-у! Представляю, что он там наворочает! Троцкий, пирамиды майя и канкан в Мулен-Руж в одном котле! Слушай, а в Мексике — танго танцуют?
Юмашев застыл на тротуаре как вкопанный. Авто шуршали, проносясь мимо. В глазах русского плясали солнечные бесенята.
— Танго, говоришь? О да, танго!
Он придумал. Он сделает танго-дефиле. Платья в виде пирамид. Конские хвосты на затылках. Куколки будут выходить на подиум босиком. Танго — босиком танцевать! Мужчина с женщиной. Женщина с женщиной. Мужчина с мужчиной. Кукла с куклой. Это будет скандал! А музыка? Кому заказать музыку такого, невероятного кукольного танго? Была бы идея, композитор найдется. Счастье, он богат, чтобы заплатить за хорошее искусство!
Колдуны Марокко
Глава восьмая
Шевардин репетировал ночью в пустом зале.
Вот где всласть попел. Погремел свободным, широким, вольным голосом.
«Да, я гром. Я — громоподобен. Но кто здесь услышит меня?!»
Странные прозрачные фигуры явились далеко, над последним рядом партера. Парили в темном красном воздухе зала. Горела лишь рампа. Шевардин видел — призраки ближе, ближе. Уже можно рассмотреть петлицы на белом кителе мужчины. Длинную вуаль, летящую вбок со шляпы женщины. Дети, вот они дети, он видит их лица. Лица прозрачны. Руки невесомы. Вся жизнь невесома и воздушна. Она — птица, и ее — подстрелили.
