— Фу, как пахнет табаком от тебя! Накурился впрок! — Подтащила его к высокому господину; широк в плечах, манишка струится белым водопадом, потный лоб, зубы голубизной отсвечивают: только из кресла лучшего парижского дантиста выпрыгнул. — Жан-Пьер, мой русский друг! Месье Хигор Конефф… месье Картуш!
Пожали руки друг другу.
— Очень рад.
— Очень рад.
«Господи, о чем говорить-то со звездой буду?» Язык отсох, мысли вертелись по кругу.
Мужчина, рядом стоявший, сыпавший французской речью, как мелкими семечками, внезапно обернулся резко. Шаг сделал, будто фехтовальный выпад.
— Русский друг?! — крикнул по-русски. И уже Игоря по плечам хлопал. И больно плечам было. — О, русский! Я тоже — русский! Виктор Юмашев! А вы?! Игорь, я слыхал уж! Из Питера?! Из Москвы?! Из провинции?! Когда?! Недавно?! Давно?!
Засыпал криком, смехом, в объятьях сжимал.
— Москвич. После революции уехал в Аргентину. В Париже недавно.
— Отлично! А я — кутюрье! Я друг Картуша!
Кудрун, мотаясь у Игоря под мышкой, толкнула его локтем в бок:
— Юмашев, звезда… Недавно в Америке…
Что там в Америке произошло, Игорь не дослушал. Толпа расступилась. Бокалы с шампанским в руках зазвенели. Весь зал салона Кудрун под слепящей желтой люстрой был один чудовищный бокал с шампанским, и люди бегали и сновали, как бешеные веселые пузырьки, бродило время, бродили и играли судьбы. С бокалом в руке к ним подошел человек, огромный, как башня. Пожарная каланча.
На ломаном, плохом французском забасил. Бас густой, плотный, вологодское масло: на хлеб можно голос мазать. Кудрун встопорщила плечи. Жабий рот растянулся до ушей в улыбке.
— О, Валери! Хигор, это Валери Милославски!
Милославский не стал сжимать Игоря в братских объятьях. И по плечам радостно стукать не стал. Церемонно раскланялся. Лицо мощной лепки, тяжелое, крупный череп, густая щетка шевелюры. Пышный галстук-бабочка под горлом: как у породистого кота.
Кто такой Милославский, Игорь от Кудрун узнал: поэт, и в СССР известен весьма. Через Париж — в Нью-Йорк направляется. Мир покорять. Вон, афишами его европейских вечеров все стены салона нынче обклеены! Рядом покачивалась на каблуках забавная малютка: белый костюм, короткая, будто пляжная, юбка, наглое декольте оголяет костлявые плечи. «Ах, мало ешь ты, бедняжка. Фигуру блюдешь?» Шею обнимало ожерелье из черных гранатов, длинная низка свисала до живота. А на голове-то — ну умора! — шлем для автомобильной езды, а на глазах — темные очки!
Глаз не видать. Видно только улыбку. И — прелестную. Зубки мелкие, аккуратные, горошинками.
— Его пассия, — хрипло и громко шепнула мадам Стэнли, — Лили Брен. Автомобилистка! Летчица! В африканском ралли участие принимала. Скорость любит! После гоночных авто — самолет освоила. У нее муж в Москве — писатель известный!
— Муж, а как же…
Умолк: да никак! Время диктует: будь свободен и весел! Жизнь одна — веселись, покоряй пространство! Ибо время не покоришь.
Игорь поближе придвинулся к мадам Брен и тихо сказал по-русски:
— Снимите шлем и очки. Хочу видеть ваши глаза.
Лили медленно стянула шлем. Сдернула очки. Ее глаза близоруко плавали по залу — большие, томные, как у коровы. «В ней еврейская кровь, точно».
— Кто вы? — спросила весело отчаянная подруга Милославского.
Игорь недолго думал.
— Никто.
Лили расхохоталась. Он глядел на ровную подковку зубов.
— А точнее?
— Официант.
— Вы врете!
«Что б такое придумать, чтоб она успокоилась. Как кокетничает со мной! Так — со всеми?»
— Я тангеро.
— Вот это похоже на правду.
Окинула его любопытствующим, чуть надменным взглядом.
Через десять минут они уже танцевали модное танго «Кумпарсита» под хриплый патефон Кудрун, и все хлопали в ладоши, отбивая такт. Известный в СССР поэт послушно держал в руках шлем и очки капризной возлюбленной. В дальнем углу зала модельерша Додо Шапель бесстыдно задирала и без того короткую юбку, демонстрируя пускающим восхищенные слюни поклонницам новомодные чулки с вышитыми выше колен алыми сердечками. Такие же сердечки нарисованы губным карандашом на ее впалых щеках. Додо не хочет стариться. Она никогда не состарится. Она оседлала время! Она одна!
«Куклы. Они все куклы. И кукольную комедию ломают. Как отличить куклу? Очень просто: у нее улыбка всегда одна и та же».
Юмашев дождался, пока танцоры отдышатся после бурного танго. Кудрун перевернула пластинку.
— В честь русских гостей — русский соловей!
Хриплая пластинка закрутилась медленно, звук поплыл, потом набрала скорость, как немощное старое авто. Игорь сразу узнал голос. Та крестьянка со свекольными щеками у Дуфуни. Как ее? Левицкая.
«На заре ты ее не буди, на заре она сладко так спит!» — пела крестьянка, и перед Игорем в табачном, шампанском блеске салона качалось румяное, скуластое родное лицо. Милославский выбросил вперед руку. Загремел на весь зал:
— Впереди вас смерть — позади вас смерть. На холстине — вранья плакатного звон. Кто во брата стрелял — тому не посметь царским вороном стать в стае зимних ворон. Черный кус металла приучен дрожать в кулаке, где кровь превратилась в лед. Кто в сестру стрелял — тому не едать за ужином рыбу и сотовый мед!
Игорь навострил уши и стал похож на волка. Любовница поэта стояла рядом, держала его за руку. Она совсем не задохнулась в танце. Лишь разрумянилась чуть. Грамотно танцевала, красиво.
«О чем он?» Игорь слушал и не слышал стихов. Потная крепкая ладошка шоферши и летчицы все сильней сжимала его руку.
Он поднес руку стремительной дамы к губам, поцеловал и осторожно освободил — свою.
— Давайте послушаем стихи вашего…
Лили фыркнула. Вместо ее лица он увидел чуть голубоватую, бледную спину в вырезе блузы.
— Красиво и страшно, — сказал Игорь сам себе, вслух.
Юмашев услышал — через локти и головы. Подошел. Выдохнул в лицо Игорю перегаром. «Не шампанское — текилу пил. У Кудрун всегда много спиртного и ни шиша закуски».
— У вас такая дивная фактура. Вы прирожденный манекенщик. Вы двигаетесь так… — Юмашев дернул кадыком. — Такая грация!
— Хватит комплиментов! Я не дама!
— Вы очень мужчина. — Тонкая, оценивающая улыбка. — От слов — к делу. Приглашаю вас на работу в Дом моделей «Картуш и друзья»! Отвечайте быстро! Не думайте!
Русская отрывистая речь. Дух текилы. Качается, подвыпивший, веселый. Так вот какие они, знаменитости, вблизи. Простые люди. Такие же, как он.
— Да, — сказал Игорь и засмеялся.
