— А что мне теперь делать? — опешил Парахин. — Дом ломать?
— Не знаю. Простите великодушно — не знаю! Петр Бернгардович, больше нам здесь делать нечего, поедемте заниматься службой.
Гречману чрезвычайно любопытно было наблюдать за всем происходящим, и данного обещания он не нарушил — не вмешался и даже ни слова не произнес. Вышел из пивной следом за Бархатовым и уселся в коляску. Когда отъехали, он нарушил молчание:
— Ну, а дальше что?
— Петр Бернгардович, наберитесь терпения на пару дней. Я сам к вам приду и все расскажу.
Пришел он раньше, на следующий день. Положил на стол бумагу, а рядом — внушительный пакет.
— И чего ты принес мне? — строго спросил Гречман. Бархатов вильнул глазами и ответил:
— Это — разрешение Парахину на открытие пивной лавки, а это — деньги.
— Какие деньги?
— Обыкновенные, Петр Бернгардович. Деньги они и есть деньги.
Раздумывал Гречман недолго. Разрешение подписал, а пакет сунул в карман. Дома, когда пересчитал содержимое пакета, оказалось, что всего за сутки он заработал больше половины своего жалованья…
Дальше — больше. Бархатов, словно черт, выскочивший из табакерки, придумывал все новые и новые способы добывания денег. Уже через год у Гречмана был солидный счет в банке, скоро он стал совладельцем ресторана на паях с Индориным, а Бархатов, подергивая кривым плечом и зыркая по сторонам шныряющими глазками, разворачивался все шире. Полицмейстер быстро привык к шальным деньгам, как привык во всем полагаться на Бархатова, которому доверялся полностью и который со временем вел все его дела: откуда пришли деньги, куда направлены и какая в итоге получилась прибыль. Время от времени он являлся к Гречману с отчетом, показывал бумаги, в которых всегда большекромо указывал свой процент. Гречман не спорил, понимал, что такому человеку, хоть и дрянному, надо платить не скупясь.
И вот — итог: Бархатов почивает на кладбище, бумаги украдены, а самого господина полицмейстера будто кто на сковородке жарит.
Кто?
Только бы найти, только бы добраться ему до горла! Могучие кулаки Гречмана сжимались так, что белели казанки.
7
А тот человек, на которого так злобствовал Гречман, прохаживался по просторному номеру ново-николаевской гостиницы «Метрополитен», неспешно покуривал маленькую трубочку и, остановившись у окна, подолгу вглядывался в панораму, которая открывалась перед ним. Виделись впереди железнодорожные пути, дальше, за ними, — белое полотно Оби с темной строчкой санной дороги, а еще дальше — левый берег и уходящее в белесую дымку бесконечное пространство.
На улице после метели холодало, и стекла окна понизу затягивало диковинными узорами, на которых играли переливы яркого солнечного света. Постоялец вдруг присел, и вся панорама перед его глазами оказалась в обрамлении морозных узоров, он полюбовался и тихо произнес:
— Мороз и солнце, день чудесный, еще ты дремлешь, друг прелестный…
— Вы о чем, Николай Иванович? — спросил его рыжебородый Кузьма, скромно сидевший за столиком в глубине номера и пивший чай вприкуску с сахаром.
— Гений, Александр Сергеевич, русский гений, — не отзываясь на вопрос, продолжал Николай Иванович, — только русскому сердцу понятны эти слова, произнесешь — и сразу — целый пласт жизни… Радость, восторг, детство, юность… Эх!
Он замолчал, затянулся, раскуривая трубочку, и прошел к столику, сел рядом с Кузьмой на диван, вытянул ноги в теплых красных тапочках, опушенных мехом, коротко приказал:
— Докладывай.
Кузьма торопливо положил на блюдечко обгрызенный комок сахара, блюдце вместе со стаканом недопитого чая отодвинул в сторону и широкой ладонью вытер губы, пригладил рыжую окладистую бороду.
— Значит, такая картина, Николай Иванович. Как вы спектаклю придумали, вся она целиком и спета, без сучка и без задоринки. Кучер гречмановский не устоял, хлебанул шампани с порошком сонным до донышка, покемарил маленько и уснул. Как пластом придавленный, спал, мы его и в сани грузили, и выгружали — даже не мякнул. Доставили, как вы сказали, честь по чести, до самого дома, деньги в мешочке на шею повесили. Постучали, дождались в сторонке, пока баба выйдет да пока бедолагу муженька утащит, только после этого отъехали. Ну, а виселку и гроб махом соорудили. Тоже дождались, пока Гречман выйдет. Долго он возле возка стоял. Стоит и молчит, стоит и молчит. После повернулся и в ресторан ушел, а виселку ломали и гроб стаскивали работники индоринские, да с такой опаской, ровно бомбы какие… Из ресторана Гречман с Чукеевым только под утро уехали, на индоринской тройке. Крепко навеселе были, и тот, и другой, но на ногах держались.
— Второй гроб приготовил?
— Как сказано.
— Васю-Коня разыскал?
— Разыскал. С минуты на минуту подъедет, в окно увидите. Сюда, как велено, он подниматься не станет.
— А сам как прошел?
— Через черный ход, как обычно.
— Больше сюда не приходи. Засиделись мы тут, как бы глаза не намозолить. Жди меня дома, завтра вечером буду. И еще. Надо куда-то Анну спрятать, отправить бы ее подальше… Думай. А за работу — благодарю. Какая сцена! Жаль, что не видел.
Николай Иванович тихонько засмеялся, потер руки и, поднявшись, снова подошел к окну, присел и еще раз полюбовался на дивный вид, опушенный морозными узорами.
— Так я пойду? — подал голос Кузьма.
— Ступай.
Он проводил Кузьму до двери, выпустил его в коридор, а дверь изнутри запер на ключ. Прислушался, наклонив голову, но из коридора никаких звуков не доносилось. Тогда он прошел в номер и лег на просторный диван, закинув руки за голову. На лице у него цвела благостная и довольная улыбка.
Номер был богатый, просторный. Кроме залы, в которой лежал на диване Николай Иванович, кроме ванной комнаты, имелась еще и спальня, куда вела высокая двустворчатая дверь с красиво изогнутой медной ручкой, надраенной до блеска. Вот эта ручка неожиданно и неслышно наклонилась, дверь бесшумно распахнулась, и в залу, заспанно щурясь, вышла Анна Ворожейкина, которую так усиленно разыскивали накануне Балабанов и Чукеев. Живая, здоровая и после крепкого, беззаботного почивания на мягкой постели даже с румяными щеками. Она гибко потянулась, поднимая вверх сильные, красивые руки, но увидела лежащего на диване Николая Ивановича и стыдливо запахнула воротник цветастого халата.
«Вот парадокс, — думал Николай Иванович, продолжая благостно и довольно улыбаться, — падшая женщина начинает стыдиться мужчины, если он с ней не спит. А ведь само чувство стыда уже давно должно было выветриться… Парадокс!»
— Здравствуйте… — тихо промолвила Анна.
— Доброе утро, свет мой ненаглядный. Как спалось?
— Хорошо. Вы все шутить изволите надо мной…
— Какие шутки, Анна! Луч утренней Авроры! Быстренько одевайся, пей чай, и мы с тобой начнем вершить великие дела!
