— Хватит, передохнули, теперь — поехали!
— Куда? — спросил Вася-Конь.
— К солнцу незакатному, к счастью необъятному, — усмехнулся Николай Иванович и добавил: — В Татарскую слободку правь, только стороной, по окраине.
«Нам куда бы ни ехать, лишь бы ехать», — подумал Вася-Конь и разобрал вожжи.
К Татарской слободке подъехали уже в полных сумерках, и, когда стали заворачивать в переулок, из этих сумерек выскользнула быстрая фигура, подбежала прямо к саням, и раздался едва слышный свист.
— Кузьма, ты? — негромко спросил Николай Иванович.
— Я. Заворачивайте скорей. Засада там, Гречман днем побывал. Григория взяли…
Он боком завалился в возок, на ноги Анне, та пискнула, но Кузьма шикнул на нее, и она смолкла. Вася-Конь осторожно развернулся, и скоро они уже были на самой окраине. Впереди маячил темной копной березовый колок, дальше шла голая степь, накрытая темнотой, и в ней едва-едва угадывалась узкая дорога.
— Только версты полосаты попадаются одне, — пробормотал Николай Иванович, но его никто не понял.
— Дальше — куда? — Вася-Конь натянул вожжи и остановил лошадь.
— А дальше нам некуда, — хрипло отозвался Кузьма. — Если Гречман из Григория душу вынет, тот все расскажет…
— А если не расскажет? — спросил Николай Иванович.
— Дак жить-то всем хочется, и Григорию тоже. Он ить не железный, из живого мяса сложен, а Гречман мастер известный — жилы вытягивать.
Замолчали. Слышно было, как тяжко вздыхает лошадь, переступая ногами на скрипучем снегу.
Вася-Конь не сильно вникал в разговор Николая Ивановича и Кузьмы, да и желания не было вникать, он лишь одно прекрасно понял: накрыл неугомонный Гречман усадьбу, где они прятались. Да, не позавидуешь… Подумал-подумал и неожиданно предложил:
— Есть у меня тихое местечко, только там платить за постой придется…
— Где? Далеко? — настороженно стал выспрашивать Николай Иванович. — На всех места хватит?
— Недалеко, — обстоятельно отвечал Вася-Конь, — деревня здесь есть, Усть-Иня называется, дом у хозяйки большой, на всех места хватит.
— У хозяйки? — уточнил Николай Иванович.
— Вот именно. На бабе дом держится. В сто раз лучше, чем у иного мужика. Не сомневайтесь — надежно. Я там не раз отсиживался.
— Ладно, поехали.
Уже ночью, в темноте, добрались до Усть-Ини и остановились возле просторного дома, окруженного высоким и глухим заплотом, сложенным по-старинному: из большущих сосновых кряжей, распиленных наполовину. На тихий стук в ворота оглушительным хриплым лаем взорвались цепные кобели. Но вот скрипнула дверь, и негромкий женский голос с крыльца протяжно остепенил:
— Да тихо вы, бешеные! Цыть!
Собаки еще порычали для острастки и смолкли. Все тот же женский голос, негромкий и протяжный, спросил:
— Кого бог послал, на ночь глядя?
— Я, Марья, отчиняй ворота!
— Никак Василий?
— Он самый! И не один. Отчиняй!
Послышались легкие шаги по снегу, стукнул засов, и тяжелые ворота медленно раскрылись. Вася-Конь тут же загнал подводу в ограду, соскочил с возка и сам запер ворота. Хозяйка, не оглядываясь, пошла к крыльцу, поднялась на верхнюю ступеньку и уже оттуда плавно протянула своим особым, грудным голосом:
— В избу проходите, там и глянем друг на дружку — какие поночевщики пожаловали…
И первой, не дожидаясь ответа от гостей, вошла в избу, плотно пристукнув за собой тяжелую дверь, обитую войлоком.
Вася-Конь распряг лошадь, завел ее в конюшню, дал сена и лишь после этого повел своих спутников в избу. По всему видно было, что бывать ему здесь приходится не впервой, что все ему здесь знакомо и потому он ходит по усадьбе, как у себя дома.
Николай Иванович никаких вопросов не задавал, только время от времени настороженно оглядывался и не вытаскивал правую руку из кармана пальто, привычно стискивая рубчатую рукоятку револьвера с взведенным курком.
Вошли в избу. В ярком свете большой лампы, висящей под потолком, разглядели хозяйку — дородную и статную русоволосую красавицу, которая смотрела на своих нежданных ночных гостей спокойно и даже скучно, не выражая ни радости, ни раздражения… Ее ленивый, с задумчивой поволокой взгляд скользил по лицам пришельцев и оставался прежним. Только Василия она выделила, оживилась и спросила:
— Ты где их столько насобирал?
— Да тут вот, за деревней, прямо на выселках: растут, как опята, — отшутился Вася-Конь и принялся раздеваться, приговаривая: — Ты бы, Марья, хоть пригласила людей-то…
— Я их не зазывала, чтобы приглашать. Впустила, и ладно — пускай сами располагаются. Где стол стоит, тоже видно; пусть садятся, ужином накормлю.
Все так же, не выказывая никакого радушия, Марья собрала на стол и даже выставила мужикам графинчик облепиховой наливки. Затем всех определила на ночь, постелив прямо на полу в горнице, погасила лампу и предупредила:
— Если кто по нужде соберется — там в сенках ведро стоит, а на улицу не шарьтесь: кобели лытки враз обглодают.
И, едва договорив, протяжно вздохнула и тоненько-тоненько засопела — показалось, что в избе невидимая дудочка заиграла.
— Странная все-таки хозяйка, — зашептал Николай Иванович Васе-Коню, — даже не спросила: кто, откуда? — спит без задних ног и в ус не дует. Что, не боится, такая храбрая?
— Да боится она, боится, одна ведь живет, по-вдовьи, потому и псов завела, а меня давным-давно знает, потому и не спрашивает, раз привел — значит, надо… И весь сказ. Надежная баба. Так что спи без опаски, господин хороший.
Но Николай Иванович еще долго не мог уснуть, ворочался, вздыхал и лишь под утро затих.
А утром, не дав Василию даже выпить стакан чаю, велел запрягать. Кузьме с Анной приказано было из избы никуда не высовываться, сидеть и ждать.
А чего ждать?
Об этом Николай Иванович промолчал.
11
Мужик, взятый, можно сказать, голыми руками самим полицмейстером в Татарской слободке, оказался на битье и угрозы крепким — молчал намертво. Чтобы за один прием не вышибить дух из него, Гречман отправил мужика в камеру — до утра. Пускай подумает. Сам же лег на диван, чтобы накоротке подремать, но какой уж тут сон! Только и делал, что вертелся с боку на бок, зажмуривался изо всех сил, подтягивал колени к животу, чтобы ловчее лежать было, а уснуть никак не мог и, мучаясь, думал обо всем сразу: о неизвестном господине, которого упустил Балабанов, о мужике, взятом сегодня, о сумасшедшей старухе в зеленом рванье, которую он все еще никак не мог допросить из-за нехватки времени и которая, как ему только что доложили, от еды отказывается и требует, чтобы ее отпустили на волю, иначе, грозила старуха, всех вас тут тараканы съедят. И тараканы, действительно, из-под дверей камеры дружно ползли в коридор…
