Максим замолчал и вопросительно взглянул на Гречмана. Тот кивнул головой, и Максим четко развернулся, пошел прочь, ни разу не оглянувшись. Сергей Ипполитович долго смотрел ему вслед. Гречман, переминаясь тяжелыми сапогами на притоптанном снегу, молчал и не задавал больше вопросов. Он, по всему было видно, ждал: что сейчас скажет господин Шалагин?
Тот, проводив взглядом Максима, поднял воротник пальто и неласково обронил:
— До свидания.
— Э-э, позвольте, — опешил Гречман, — мы не закончили!
— До свидания, — еще раз, по-прежнему неласково, обронил Сергей Ипполитович и быстрым шагом двинулся по тротуару.
— С-с-сволочь! — сказал, как выплюнул, Гречман.
Он-то рассчитывал совсем на другой эффект: надеялся, что Шалагин испугается, станет упрашивать, чтобы это дело не предавалось огласке… И в этот момент, надеялся Гречман, можно будет прибрать норовистого мельника к рукам; выяснить через дочь, где скрывается конокрад, заодно, потребовав плату за молчание, попользоваться пухлым бумажником господина Шалагина. Даже в столь сложной ситуации он не забывал о деньгах — добывать и копить их давно стало для него таким же страстным и необоримым желанием, какое бывает у пьяницы, когда тот хочет опохмелиться.
А Сергей Ипполитович тем временем, торопясь домой и даже не пытаясь взять извозчика, пребывал в необычайном волнении: все, что он услышал, напугало его до противной дрожи в руках. Он изо всей силы сжимал кулаки, так что скрипели кожаные перчатки, но руки все равно тряслись. Такой сильный испуг овладел им еще и потому, что он вспомнил слова полубезумной старухи, которым совершенно не придал значения. Как всякий здоровый и удачливый в жизни человек, он сторонился больных и убогих, а выходя из церкви после службы, всегда вручал деньги супруге, чтобы она подавала милостыню, сам же старался пройти как можно быстрее через строй нищих, протягивающих руки за подаянием. Он и Зеленую Варвару воспринял как нищую, ждущую денег за невнятное гадание. Потому и пропустил ее слова мимо ушей, забыл о них, как и о самой старухе. А сейчас думал: выходит, и она что-то знает?
В доме пахло валерьянкой. Сергей Ипполитович скинул на пол пальто в прихожей, пошел в зал. Навстречу выскочила Фрося с мокрым полотенцем в руках. Ойкнула, едва не налетев на него, побежала на кухню.
Любовь Алексеевна сидела в зале на кресле, пила валерьянку из хрустальной рюмки, и глаза ее были странно круглыми, словно увидела она нечто диковинное.
— Сергей, слава богу, приехал… Я не знаю, что делать, у Тонечки истерика, может, позвать доктора Станкеева…
— Не надо никого звать. Где Тоня?
— У себя в комнате. Но запускает туда только Фросю, остальным заходить не разрешает, даже мне… — Любовь Алексеевна, допив из рюмки остатки валерьянки, всхлипнула.
Сергей Ипполитович присел на подлокотник кресла, погладил жену по голове вздрагивающей ладонью, тихо сказал:
— Люба, успокойся, возьми себя в руки. Похоже, для нас настали тяжелые времена.
— Какие? — переспросила Любовь Алексеевна.
— Тяжелые.
3
Филипыч, исполняя приказание Сергея Ипполитовича, обшарил весь город и поздно вечером, уже в потемках, разыскал Зеленую Варвару, которая отдыхала от долгой ходьбы по улицам на лавочке возле дома на самом краю Гудимовской улицы. Над лавочкой нависала развесистая рябина с тяжелыми кистями красных ягод, еще не до конца обклеванных птицами, и с веток, потревоженных ветром, тихо осыпался снег. Зеленая Варвара этот снег с себя не стряхивала, сидела неподвижно, издали казалось даже, что это не человек, а старая коряга, небрежно прислоненная к забору.
— Эй, любезная! — громко окликнул ее Филипыч. — Просыпайся! Карета подана!
Зеленая Варвара пошевелилась, осыпая снег со своих одеяний, медленно поднялась с лавочки, опираясь на длинную палку, и так же медленно, тяжело передвигая ноги, пошла к кошевке. Уселась и хриплым, отрывистым голосом приказала:
— Трогай!
— Какая ты скорая! — удивился слегка ошарашенный Филипыч, — уже приказываешь!
— Тебя хозяин за мной послал? Вот и вези, а лясы мне разводить некогда.
— Куда как важная! — осерчал Филипыч, но ввязываться в перепалку со странной старухой не стал, молча понужнул Бойкого, и тот взял с места бодрой рысью.
Скоро были возле мельницы, в конторе которой, на втором этаже, ярко горел свет. Филипыч, ничего не говоря, провел Зеленую Варвару в кабинет Сергея Ипполитовича и плотно закрыл за ней дверь.
В кабинете жарко дышала голландка, протопленная еще до обеда, пахло дорогим табаком и хорошим, только что заваренным китайским чаем. По-домашнему скинув сюртук и расстегнув рубашку, Сергей Ипполитович сидел за большим дубовым столом, курил и рассеянно вертел перед собой массивную пепельницу из зеленой яшмы. Старуха, стащив дыроватые перчатки, первым делом прижалась ладонями к теплому боку голландки и даже глаза прикрыла от блаженства.
— Раздевайтесь, — предложил ей Сергей Ипполитович, — здесь тепло. Если угодно, чаю попейте, горячего…
— Угодно, — хрипло отозвалась Зеленая Варвара, — на таком ветру все кости продувает.
Она отошла от печки, села за стол, напротив Сергея Ипполитовича, осторожно подвинула к себе чашку с чаем, отхлебнула и снова закрыла глаза от блаженства. Сергей Ипполитович не торопился начинать разговор, ради которого и была сюда доставлена Зеленая Варвара, он с любопытством присматривался к ней и ждал, что она сама спросит, зачем ее привезли. Но старуха спокойно продолжала прихлебывать чай, жмурилась и время от времени обводила кабинет внимательным взглядом, словно хотела все запомнить. Вдруг ее взгляд остановился на пепельнице из зеленой яшмы, глаза засветились.
— Что, нравится? — спросил Сергей Ипполитович.
Зеленая Варвара молча кивнула.
— Возьмите на память, я вам дарю ее. — Сергей Ипполитович подвинул пепельницу к краю стола, и Зеленая Варвара нежно огладила ее длинными сморщенными пальцами.
— А почему вы любите зеленый цвет?
— Ох, длинная это история, господин Шалагин, да и не ради нее ты меня чаем угощать взялся… Спрашивай. Что знаю — скажу, а что не знаю — промолчу.
Взгляд ее был совершенно осмысленный и внимательный.
— В прошлый раз вы говорили, что моя дочь в опасности. Откуда вы об этом узнали? И какая опасность ей угрожает?
— Да какая опасность может угрожать девушке из приличной семьи? Только одна, господин Шалагин, — разнесчастная любовь…
Она помолчала, задумавшись: видно, сначала хотела решить что-то для самой себя, важное, затем вздохнула, потерла ладони одна о другую и продолжила:
— Мне, конечно, помалкивать бы надо — не моего ума дела, да жаль их, христовеньких, наломают в горячке дров, а потом всю жизнь будут щепки собирать…
— А вы яснее говорить можете? — перебил ее Сергей Ипполитович. — Я плохо понимаю: о чем идет речь?
