Именно этого объявления он нетерпеливо ждал все последние дни, вернувшись из Томска, куда внезапно уехал, ничего не объяснив Кузьме, и так же внезапно вернулся.
— И чего там прописано? — спросил Кузьма ленивым голосом.
— Пишут, братец, что спектакль наш движется к финальному аккорду. Пора опускать занавес.
— Жалко…
— Чего тебе жалко? — быстро уточнил Николай Иванович.
Кузьма протяжно и сладко зевнул, так что щелкнули скулы, размашисто, всей пятерней, почесал волосатую грудь и печально ответил:
— Одно мне жалко, Николай Иванович, что опять придется из тепла да неги на улицу выбираться. Пригрелся я тут, сытый, пьяный и нос в табаке. Только разнежился — ты приехал. А твой занавес отпускать — это опять по городу бегать да сопли морозить. Оно, конешно, холодов больших нонче на дворе нету, скоро тепло грянет, а все равно — пригрелся я тут…
Кузьма и впрямь, наряженный в чистую рубаху, помытый и причесанный, лоснился от удовольствия, похожий на сытого кота. Продолжая зевать и почесывать грудь, он прижмуривался и шевелил пальцами босых ног, по-царски возлегая на высокой деревянной кровати.
Что и говорить — блаженствовал Кузьма в маленьком домике, в котором ему удалось найти приют, пока Николай Иванович находился в Томске. Донельзя довольный этим обстоятельством, он раз пять уже рассказывал Николаю Ивановичу, как случайно встретил в лавке старую свою знакомую, как рассказала она ему, что недавно овдовела и собирается переезжать к родне в Болотное, что на старом тракте стоит, они ей там и жилье уже подыскали, ехать надо смотреть, а городской дом оставить не на кого… Кузьма тут же и предложил: и за домом погляжу, дорогуша, и денежков приплачу немного. Одним словом — сладилось. Теперь он каждый день топил баньку, парился от души, а после возлежал на вдовьей кровати и млел от удовольствия — притомился на пожарище у жиденького костерка греться.
Николай Иванович его восторгов не разделял, думал о своем, заставлял покупать газеты, а когда Кузьма приносил их, принимался за чтение и всякий раз после этого занятия хмурился. А сегодня что-то приятное вычитал — даже ухмыльнуться изволил. Потому Кузьма и вопрос свой задал, а получив ответ, пожалел: не хотелось ему покидать вдовий домик. А покидать, по всему видно, придется скоро. Вон как Николай Иванович челноком по маленькой горнице засновал — перед важным делом он всегда на ногах, и ходит, ходит без остановки. Ну и ладно. Пока есть время, можно и подремать в тепле. Кузьма закрыл глаза, и через пару минут Николай Иванович уже морщился от его заливистого и непрерывного храпа. Хотел толкнуть под бок, но передумал, накинул на плечи пальто и вышел на улицу.
Высокое, уже весеннее небо стояло над городом. Редкие легкие облака, похожие на прозрачные белые косынки, невесомо скользили по небесному куполу и не закрывали звезды, горевшие так ярко, словно они только что народились. В такую ночь даже собаки лаяли тихо и умиротворенно, почти не нарушая глухой полуночной тишины. Николай Иванович присел на верхней ступеньке узенького крылечка, долго смотрел в фиолетовую темноту, в которой проступали очертания крыш соседних домов, а затем негромко и радостно произнес странную фразу:
— Здравствуйте, господин Кофтунов, здравствуйте, дорогой Дмитрий Алексеевич, наконец-то я вас дождался!
Все-таки верно говорят, что пути Господни неисповедимы. И Николай Иванович в этом еще раз убедился, когда на глаза ему, совершенно случайно, попало официальное извещение в губернской газете, где говорилось о том, что для ревизии тюремного замка в Томске прибыл действительный статский советник Д.А.Кофтунов. Больше ничего не сообщалось, прибыл и прибыл — делов-то! Но Николаю Ивановичу и этого краткого сообщения было достаточно. Мгновенно родился план, и, не откладывая его в долгий ящик, Николай Иванович приступил к осуществлению — через три дня он уже был в Томске. Конечно, рисковал отчаянно, ведь Кофтунов мог и знать об аресте знаменитого Артиста в Екатеринбурге, о том, что его судили и сослали на каторгу, — но почему-то безотчетно верил, что удача в этот раз не отвернется.
И предчувствие его не обмануло.
Кофтунов встретил радостно и шумно, сразу же велел подать в гостиничный номер шампанское и колоду карт. С треском распечатал ее и от удовольствия даже сморщил нос, который за годы, прошедшие с первой встречи в Екатеринбурге, стал еще мясистее и приобрел фиолетовый оттенок. За картами и за шампанским Николай Иванович осторожно вывел разговор на недоброжелателей Кофтунова по тюремному ведомству, которые абсолютно не ценят административного таланта такого замечательного человека, вынужденного пребывать в столь тяжких поездках по Сибири, в ответ услышал благодарные слова за сочувствие и лишь после этого приступил к главному: только Дмитрий Алексеевич, слуга престола, неподкупный и честный, может оказать ему помощь в очень важном и щекотливом деле. Кофтунов насторожился, бросил карты на стол и стал внимательно слушать. Николай Иванович четко и толково принялся рассказывать о злоупотреблениях ново-николаевского полицмейстера Гречмана, предъявляя в качестве доказательства копии бумаг, добытых у акцизного чиновника Бархатова.
— А каким образом эти бумаги к вам попали? — спросил Кофтунов, не поднимая головы от разложенных на столе листов.
Николай Иванович был готов к ответу:
— Совершенно случайно. Я, знаете ли, мужчина одинокий, хм… как бы аккуратнее… с девицей одной пребывал, а до этого она господина Бархатова посещала, когда на него неизвестные напали, — я думаю, что это люди Гречмана были, хотели улики изъять и уничтожить. Бархатов как чувствовал — успел бумаги девице сунуть. А она мне их отдала — зачем, говорит, я такую страсть хранить буду? Я, знаете ли, человек не боевой, хотел их сначала даже выбросить, да тут случайно прочитал о вашем приезде и, зная вашу честность…
Кофтунов слушал его, не поднимая головы. Вдруг неожиданно вскинул взгляд и перебил:
— Но вы же понимать должны — я совсем по другому ведомству, это не моя епархия, как я это все представлю?
— Вам виднее, Дмитрий Алексеевич, только я вот сейчас подумал…
— Ну-ну… — ободрил его Кофтунов.
— Только я подумал… Считайте, что это уважаемые жители Ново-Николаевска к вам обратились. Лично к вам.
Глаза Кофтунова блеснули:
— На бумаге пусть они обратятся. А?
— Я так думаю, что обратятся.
Кофтунов закурил, помолчал и честно признался:
— Это же для меня подарок судьбы. Если я паршивого полицмейстера разоблачу, я же всем своим злопыхателям рты позатыкаю! Вы для меня — как ангел с доброй вестью.
За неспешным разговором, больше уже не прикасаясь к картам, а только попивая шампанское, они провели остаток вечера и договорились, что в скором времени Кофтунов прибудет в Ново-Николаевск, а о прибытии своем известит через объявление в газете, чтобы соблюсти все в тайне.
И вот объявление появилось. Обозначало оно, что через три дня Кофтунов будет находиться в Центральных номерах по улице Асинкритовской и будет ждать Николая Ивановича после обеда. Приедет он с дальнейшим планом действий, предварительно поставив в известность начальника губернской полиции, потому как действовать, полагаясь только на собственный страх и риск, опасался.
