Поздней осенью полк вернулся из летних лагерей в казармы. Там Щербатова дожидалось маменькино письмо, в котором она подробно извещала о своих делах, давала наказы, а в конце письма не удержалась и строго выговорила: «Получила весточку от Мещерских, и пишут они, что ты у них не бываешь. Как же так, милый друг? Мещерские хлопотали о твоем назначении в гвардию, а ты не соизволил даже нанести визит, как полагается молодому и благородно воспитанному человеку. Надеюсь, что ты исправишься и во второй раз мне напоминать не придется».
Чтобы не расстраивать маменьку, которую он все-таки очень любил, хотя и тяготился излишней, на его взгляд, опекой, Щербатов отложил все дела, и на следующий день, в новеньком мундире, стройный и ловкий, он уже стоял перед князем Мещерским, а тот, распушив пышные седые усы, по-простецки трепал его по плечу и приговаривал:
— Экий ты молодец! Настоящий гвардионус! Эх, когда-то и я орлом летал! Пойдем, пойдем, я тебя своему семейству представлю.
На всю жизнь, до самой гробовой доски, запомнил Щербатов этот миг: высокое окно в просторной зале, за окном — серенькая петербугская морось, а перед окном, на белизне кружевных штор, — будто яркий высверк солнечного света. Он никогда не видел таких золотящихся, таких сверкающих волос, какие были у Татьяны Мещерской. Казалось, что они искрят. И рядом с этим неистовым светом — тихие, сосредоточенные глаза, живущие как бы отдельно своей глубокой и скрытой мыслью.
Щербатов был ослеплен. Так бывает, когда внезапно взглянешь на солнце, стоящее в самом зените. Он что-то говорил, как принято говорить в таких случаях, смотрел на князя, на старую княгиню, на Константина, брата Татьяны, отвечал на расспросы, что-то рассказывал о службе, но переживал и ощущал только одно — ослепление.
И всю долгую, серую осень, а затем и зиму он жил с ощущением этого неистового, искрящегося света.
В конце зимы Щербатов объяснился с Татьяной Мещерской и попросил ее руки. И объяснение, и предложение поручика были благосклонно приняты. Правда, старая княгиня, как показалось Щербатову, была не очень довольна такой партией для своей дочери, но последнее слово в этой семье оставалось за князем, а он относился к поручику с искренней любовью. Может быть потому, что, глядя на него, видел самого себя — молодого, красивого. В свое время князь участвовал в Крымской кампании и до сих пор тяжело переживал поражение. Частенько вспоминал о прошлом и, вспоминая, вдруг начинал принимать совершенно иные решения, чем принимало их командование в те годы в Крыму, и, согласно этим решениям, принятым сейчас князем, русская армия обязательно бы победила. Впрочем, иногда он останавливался в своих пространных рассуждениях на полуслове, замолкал и после долгой паузы говорил со вздохом, как деревенский мужик:
— Да, знать бы где соломки постелить…
Еще он безумно любил медвежью охоту и, как только из деревни докладывали ему, что мужики отыскали берлогу, все бросал, собирался в один день и уезжал, чем вызывал у старой княгини приступы раздражения, которые она даже не скрывала при посторонних.
— Это же какое-то безумие, — говорила она, болезненно потирая виски и нервно расхаживая по комнате. — Это какой-то атавизм: бродить по снегу, убивать несчастное животное, а потом с мужиками пить у костра водку. Нет, я не понимаю!
— Маман, у русских генералов две слабости, — сухо улыбаясь и поглядывая на Петра, который дожидался выхода Татьяны, заговорил Константин. — Задним числом выигрывать проигранные сражения, либо употреблять вместо противника животину, у которой нет даже сабли.
Разговор этот завязался совершенно неожиданно для Щербатова, и он поначалу даже не хотел в него вступать, но сам тон и даже голос Константина вдруг вызвали раздражение. Он не удержался и высказал:
— Конечно, воля ваша иметь свое мнение о русских генералах, но за ними стоят не только поражения, но и победы.
Константин, по-прежнему сухо улыбаясь, снисходительно, как взрослый на ребенка, посмотрел на Щербатова и покачал головой:
— Аксельбанты, шенкеля, палаши, знамена… Неужели вы всерьез считаете, Петр Алексеевич, что вся эта мишура и есть наследование великих побед? Россия уже несколько десятков лет не имеет ничего, кроме этой мишуры.
Щербатов вспыхнул и сам почувствовал, что покраснели щеки, от этого еще больше раздосадовался и, уже не сдерживая себя, допустил резкость:
— Сейчас, когда наши братья-славяне жаждут освобождения, они смотрят с надеждой, прежде всего, на русскую армию, а не на слушателей юридического курса в университете.
— Вы на меня намекаете? Впрочем, какой уж тут намек. Но я не обижаюсь, Петр Алексеевич, более того, я вас извиняю. Только запомните одно — с русскими полками свобода не ходит! Разрешите откланяться.
Константин ушел, Петр остался со старой княгиней дожидаться выхода Татьяны и долго не мог успокоиться. Но только увидел Татьяну, ее глаза и искрящиеся волосы, как сразу же обо всем позабыл. Тем более что старая княгиня завела речь о дате свадьбы. Решили, что венчаться молодые будут в самые первые дни мая.
11
А в апреле вышел царский манифест о войне с Турцией.
Лейб-гвардии гренадерский полк встретил его дружным криком «ура!». Этого манифеста, желая помочь славянам, все давно ждали, начиная от командира полка Любомудрова до последнего ездового. Щербатов своим молодым и счастливым голосом вместе со всеми громко прокричал «ура», а после, когда волнение улеглось, задумался: а как же Татьяна, свадьба, а если, не дай Бог, ему суждено будет погибнуть?
Через несколько дней, когда уже был получен приказ и полк собирался в походном порядке выступить к Дунаю, к театру будущих военных действий, поручик Щербатов в парадном мундире появился в доме Мещерских. Старый слуга Емельян встретил его доверительным шепотом:
— Княгинюшка и княгиня отъехали с визитом. Дома только старый князь и не в духе. Сердиты с утра. Прикажете докладывать?
— Докладывай, старый, докладывай.
Щербатов еще раз одернул мундир, придирчиво оглядел себя в большое зеркало и неторопливо, твердо печатая шаг, поднялся по лестнице в залу. Старый князь стоял у столика, раскуривал трубку и, заслышав шаги, резко, по-молодому обернулся, отрывисто спросил:
— Выступаете?
— Да, приказ уже получен. И поэтому я пришел к вам, чтобы сказать: Татьяна Сергеевна свободна от всяких обязательств. Как офицер я обязан это сделать. Хочу, чтобы она была счастлива. Честь имею!
Поднимаясь по лестнице и мысленно выговаривая эти слова, Щербатов думал сразу повернуться и уйти. Но старый князь неожиданно выронил трубку и горящий, дымящийся табак рассыпался по дорогому ковру, ворс зашаял, Щербатов кинулся притаптывать его носком сапога. Князь смотрел на него отстраненно, как на незнакомого человека, и вдруг негромким, плачущим голосом произнес:
— Брось, сынок, пусть он хоть до дыр прогорит! Подойди сюда… Я всегда знал, что ты благородный человек, и я люблю тебя, как сына. Мы все будем ждать тебя…
