Так ничего и не придумав, Щербатов долго прогуливался по дворику, а затем обогнул дом и вышел на людную улицу, уже обласканную по-весеннему ярким солнцем, и потому необычно многолюдную. Неторопливо брел по краешку тротуара, глядя себе под ноги, и даже вздрогнул от неожиданности, когда на плечо ему легла сильная рука. Обернулся — перед ним стоял, улыбаясь, Константин Мещерский.
— Здравствуйте, дорогой Петр Алексеевич! А я смотрю и думаю — не иначе влюбленный господин шествует. Ни на кого не смотрит, не оглядывается, самоуглублен, сразу видно — занят сердечными переживаниями. К слову сказать, когда ожидается пышная свадьба?
— Константин Сергеевич, оставьте свой тон. Я к вам иду, для очень важного разговора.
— А почему тогда в обратную сторону? Вам что, Татьяна дала неточный адрес? Это ведь Татьяна дала вам адрес?
— Да. И я обещал ей, по ее просьбе, составить с вами серьезный разговор.
— К вашим услугам, Петр Алексеевич, — Константин перестал улыбаться. — Только что же мы на тротуаре? Давайте уж пройдем ко мне. Заодно и чайку выпьем. Не возражаете?
— Да, благодарю. Пойдемте к вам.
Они вернулись назад, в узкий двор огромного дома и поднялись по довольно широкой, но темной лестнице на второй этаж. Константин открыл двери квартиры, пропустил вперед Щербатова и сделал рукой широкий жест — вот, любуйтесь, мое нынешнее жилище. Небольшая прихожая, просторный зал и дальше, за углублением выдающейся в залу стены, спальня, — были обставлены скромной старой мебелью, видавшей на своем веку множество постояльцев. На стенах блекло посверкивали выцветшей позолотой дешевые, кое-где отставшие, обои, и во всем убранстве квартиры чувствовалась холостяцкая неустроенность и холостяцкая же временность проживания.
— Располагайтесь, Петр Алексеевич, я сейчас… Прислуги не держу, поэтому хозяйничаю сам.
Пока Щербатов осматривался в зале, Константин быстро заварил чай, расставил на столе чашки, сахарницу, молочник, печенье в вазочках, и все это у него получалось аккуратно, изящно и с изрядной долей неприкрытого самодовольства: да, и это я умею…
Вот и чай разлили, пора начинать разговор, ради которого и затеян был визит, а Щербатов так и не решил для себя: что, и главное — как, он должен говорить.
— Я слушаю, Петр Алексеевич, — поторопил его Константин.
Щербатов, оттягивая время, разломил наполовину круглое ажурное печенье, прихлебнул чаю и решил, в конце концов, действовать напрямую. Не стал таиться, а пересказал, почти дословно, все, что ему поведала вчера Татьяна.
— И вы, конечно, по законам офицерской чести, решили сдержать слово, которое дали моей сестрице, и пришли, чтобы наставить меня на путь истинный… Увы, увы, дорогой мой Петр Алексеевич, вынужден вас глубоко разочаровать. Все, что вы вчера слышали, — это плод воспаленного воображения и перезрелого девичества. Татьяне замуж пора. Вы уж не обижайтесь, я немного циник, что делать. Да, я ушел из дома, да, у меня есть круг друзей, разделяющих мои убеждения. Они очень просты, эти убеждения — наш народ нуждается в просвещении. Я вам более скажу — после окончания курса собираюсь уехать в деревню учительствовать. Само собой разумеется, если я объявлю об этом родителям сейчас, они… впрочем, понимаете, что будет. Я хочу подготовить их постепенно. А что касается бомбистов и ниспровергателей существующего строя… Фантазии! Просто-напросто Татьяна никогда не видела этот тип людей, которые меня сейчас окружают, своеобразных, конечно, и они ей сразу показались злодеями. А какие они злодеи, если могут расплакаться даже над раздавленной букашкой. Конечно, вольнодумцы немного, конечно, поругивают власть, но кто из нас, русских, не любит ее ругать… Даже ваш любимый и прославленный командир Любомудров недавно себе позволил… Доводилось читать?
Щербатов машинально кивнул, совершенно сбитый с толку доверительным тоном Константина, который так был тому не свойственен, и его твердой уверенностью. Может, действительно, Татьяна все преувеличила?
— Да, коль уж зашла речь, — продолжал Константин, — Любомудров и впрямь такой человек, как о нем пишут в газетах? Или врут, как обычно?
— Конечно, врут! — воскликнул Щербатов. — Мы, участники кампании, расцениваем это как травлю и клевету!
А все дело было в том, что полковник Любомудров с присущей ему солдатской прямотой рассказал корреспондентам, в том числе и иностранным, о том, что жертв на Шипке могло быть намного меньше, если бы интендантское ведомство подготовилось к зиме так, как положено, а не занималось бы воровством. А дальше, войдя в раж, как бывает в ближнем бою с противником, Любомудров и вовсе не сдержал себя — заявил, что огромное количество военных поставок было отдано еврейским дельцам, а эти люди, всегда чужие в государстве, растащили казенные деньги на взятки тем же интендантам и на собственное обогащение. В итоге получилось, что Любомудров не угодил всем: в газетах его обзывали сатрапом и ненавистником несчастных евреев, а в ставке к нему стали относиться подчеркнуто холодно и поговаривали, что даже сам государь высказывал недовольство.
— И в полку у вас он пользуется прежним уважением? — продолжал расспрашивать Константин.
— Еще бы! — с жаром отвечал Щербатов. — Завтра он возвращается из Минеральных Вод, после лечения, и мы, офицеры полка, устраиваем обед в его честь. Мы всем хотим показать, что наш боевой командир по-прежнему остается для нас образцом верности долгу и присяге.
— Я бы не отказался присутствовать на этом обеде. Кстати, где он состоится?
— В гостинице «Метрополь», без четверти двенадцать. У входа будет играть полковой оркестр.
— Знаете, Петр Алексеевич, я вам завидую. Это так трогательно, — Константин поднялся из-за стола, прошел к старому резному шкафу, выдвинул верхний ящик и обернулся. — Сидеть, Петр Алексеевич! И не вздумайте шевельнуться!
В правой руке у него поблескивал вороненым стволом взведенный револьвер.
— Вы что, с ума сошли?!
— Руки на стол! — скомандовал Константин.
Но Щербатов ухватился руками за край стола, чтобы перевернуть его под ноги Константину, и в ту же долю секунды прогремел выстрел. Левое плечо ожгло болью, будто по нему внезапно ударили палкой.
Сразу же после выстрела за спиной Щербатова раздался резкий стук и кто-то, невидный, навалился сзади, заломил ему руки за спину. Боль в плече полохнула так, что на короткое время вышибла из сознания.
Когда он вернулся в явь, то обнаружил, что его накрепко прикручивают веревками к креслу, кто-то тяжело сопит над ухом, а Константин стоит на прежнем месте с револьвером в руках и улыбается. И эта улыбка, благостная, счастливая, поразила Щербатова больше, чем внезапный выстрел.
— Готово! — произнес кто-то задышливым голосом, и Константин опустил револьвер. Из-за спины Щербатова вышел приземистый рыжебородый человек, одетый, словно мастеровой, в рубаху навыпуск, перехваченную тонким пояском. На голенищах больших сапог с напуском висели широкие штанины, измазанные дегтем. Но, несмотря на весь этот наряд, рыжебородый нисколько не походил на мастерового. И это стало совсем ясным, когда он заговорил:
