— Чебула, — перебил его Хайновский, — неужели вы до сих пор зачитываетесь романами Стивенсона? Кажется, уже не мальчик, и возраст вполне серьезный…
— Ирония неуместна, — загремел в ответ Чебула, — ваши соплеменники умнее, чем вы, Хайновский. В сто раз умнее!
— При чем здесь мои соплеменники? — недоуменно вскинулся Хайновский.
— Да будет вам известно, что на тайных рынках Лондона время от времени появляются золотые украшения из чудских копей и продаются за бешеные деньги. Переправить их туда могут только ваши соплеменники. Есть такой городишко в Томской губернии, с очень говорящим названием — Каинск. В свое время именно его определили как основное место для всех евреев, сосланных за контрабанду на западной границе. И вот представьте — через два десятка лет глухой сибирский городишко превратился в точное подобие какого-нибудь Бердичева. Лавки, торговля, а главное — они занялись скупкой ворованного золота с приисков, и отправляют его куда хочешь, хоть в Минск, хоть в Вержболово, хоть в Лондон. Полиция знает об этом, но ни разу, слышите — ни разу! — не смогла поймать с поличным. Вот это организация — я восхищаюсь! Наше «Освобождение» по сравнению с ней — детские игрушки… — Чебула внезапно замолчал, налил себе водки, выпил, не закусывая, и притушил свой громовой голос: — Я родил потрясающий план! Я уверен, что Гуттенлохтер найдет древние украшения в чудских копях. Представьте себе сухаря-немца, у которого от волнения даже срывается голос. Так было, когда он уговаривал меня пойти в экспедицию проводником. Если все это богатство окажется в наших руках, мы станем действительно могучей организацией. Ваши соплеменники в Каинске помогут нам наладить переправку этого богатства за границу, мы используем их опыт, их связи; представляете, это будет единая четкая линия: с одной стороны — до западной границы, а с другой — до Владивостока, а там уже до Америки можно добраться на любой посудине. Вот масштаб, вот поле деятельности! — Чебула шагнул к креслу и наклонился над Хайновским, прошептал почти на самое ухо: — Хоть умрите, Хайновский, но найдите связь с еврейской общиной в Каинске. В одиночку я ничего не смогу сделать, мне там нужна будет организованная помощь. Слышите меня?!
— Мне надо подумать.
— Думайте. Но недолго. Гуттенлохтер может в любой момент назначить дату отъезда.
28
Срочное совещание руководящей пятерки «Освобождения» проводили на загородной даче Никольского. Во-первых, Андрей Христофорович был человеком публичным — как репортер он сотрудничал с двумя петербургскими газетами, никоим образом не касаясь в своих писаниях политических тем, — только уголовщина, забавные городские случаи и семейные скандалы — и, следовательно, вокруг него всегда собирались самые разные люди, во-вторых, он был хорошо известен как хлебосольный хозяин и любитель шумных дружеских пирушек. Вот и в этот раз на даче еще загодя натопили печи, завезли изрядное количество провизии и вин, прибрали-помыли и накрыли столы.
К назначенному часу, помимо Хайновского, подъехали Борис Фильштинский, сын известного петербургского аптекаря; Александр Горелов, выходец из мастеровых, проживающий сейчас под чужим паспортом на фамилию Глинского, и Адам Прасек, поляк, успевший уже побывать на каторге, вернувшийся оттуда с нажитой чахоткой и нервным расстройством.
Впятером они уселись за богато накрытым столом, и Хайновский сразу же, не тратя времени на лишнее вступление, подробно пересказал суть идеи, которую ему изложил Чебула. Когда он закончил говорить, все долго молчали, даже не задавали вопросов — слишком уж необычным, да и несбыточным показалось услышанное.
— Нам необходимо определиться и принять решение, — прервал затянувшуюся паузу Хайновский, — и принять мы его должны сейчас, здесь…
Началось бурное обсуждение. Горелов доказательно говорил, что это чистой воды авантюра, Никольский настаивал, что Чебула доказал свою преданность и поэтому нужно, чтобы вся пятерка его выслушала. Фильштинский горячо поддерживал Горелова и утверждал, что именно сейчас организация должна сосредоточиться только на терроре, а не заниматься ерундой в духе приключенческих романов. Адам Прасек надсадно кашлял, отплевываясь в стеклянную баночку, обклеенную черной бумагой, и в общий разговор не вступал, только раздраженно взмахивал свободной рукой, но очередной приступ кашля не давал ему выговорить ни слова.
Дискуссия затягивалась, Хайновский слушал товарищей и никак не мог определиться, в то же время прекрасно понимая, что определяться придется — откладывать на долгий срок было невозможно, ведь экспедиция могла отправиться в любой день.
— Ну почему, почему мы не можем все вместе выслушать Чебулу?! — горячился Никольский. — Почему мы не можем задать ему вопросы, чтобы он на них ответил? Я думаю, что он заслужил такое право, чтобы войти в руководящее звено нашей организации. Или я не прав?
— Прав, Андрей Христофорович, полностью прав! — заговорил, наконец-то справившись с кашлем, Адам Прасек. — Мы осторожничаем там, где осторожность совершенно не нужна. Я давно уверился, что он человек дела. Но самое главное даже не в этом, о самом главном никто из вас не сказал. Если мы действительно ставим перед собой великие задачи, то мы должны заглядывать далеко вперед. Наше движение пойдет вширь и вглубь, потребуются типографии, потребуется оружие — много чего потребуется… Значит, необходимы деньги. Мы должны быть готовы к репрессиям; давайте глядеть правде в глаза — вполне возможно, что уже завтра или мы, или наши товарищи пойдут по этапу в Сибирь, а вы прекрасно знаете, что не все выдерживают условия каторги или ссылки, многие кончают жизнь самоубийством. Нам на будущее просто необходима система освобождения с каторги, устройство побегов и отправка наших сподвижников через Владивосток — мы должны ценить и спасать своих людей, а не только поощрять самопожертвование…
От столь длинной речи Прасек снова надолго закашлялся, а Фильштинский неожиданно поднялся из-за стола и твердо произнес:
— Как вам угодно, а я меняю свою точку зрения. Адам прав, просто я вначале не увидел перспективы. Если мы желаем вершить великие дела, то в соответствии с этим должны и решения принимать. Я за то, чтобы предоставить Чебуле полную свободу действий и поддержать его всеми средствами, какие у нас есть. Прошу поручить мне установить связь с общиной в Каинске. Я справлюсь.
Согласился и Никольский. Один только Горелов, протяжно окая, все твердил, что все задуманное — чистой воды баловство. Теперь определяться нужно было Хайновскому. И он определился:
— Будем считать, что предложение Чебулы принято.
И сразу же, в последующие дни, началась подготовка. Для Чебулы собрали немалую сумму денег; Фильштинский, раздобыв нужные рекомендации, в срочном порядке отбыл в Сибирь, попутно имея поручение от отца о заключении договора на поставку лекарств, — таким образом он получал хорошее прикрытие. Сам же Чебула в эти дни практически не отходил от профессора Гуттенлохтера, стараясь изо всех сил быть ему полезным и нужным едва ли не в каждую минуту.
Отправку экспедиции Гуттенлохтер назначил на начало апреля, с таким расчетом, чтобы завершить ее осенью, до первых снегов. А за два дня до отправки пришла телеграмма из Томска от Фильштинского: «Побывал в Каинске. Встретили душевно. Можно приезжать, добрый прием обеспечен». Пароли были оговорены заранее с Чебулой, так что теперь ему оставалось только добраться до Каинска.
