Книга Ямщина, страница 59. Автор книги Михаил Щукин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Ямщина»

Cтраница 59

— Слава Господи, управились.

Тронулись, выбираясь на общую, накатанную за последнюю неделю дорогу. И надо же было такому случиться, что ни раньше ни позже, а именно в это время, тоже отстрадовав, ехали в деревню дюжевские работники. Они и поведали, с хохотками и подковырками, о том, что возле куста боярки видели.

— Удалой парниша у вас, Зулины, на кажду руку по две девки виснут!

— И за ноги ишо цепляются!

— А которы не успели, те за пятки на ходу хватают!

— Он боевой, Митрий-то, он шшекотки не пужатся!

И громкий мужичий хохот раскатисто переваливался от телеги к телеге.

Зулины отмалчивались. Только Устинья Климовна сердито пошевелила бадожком в спину Федора, с которым сидела на одной телеге, негромко выговорила:

— Чего заслушался?! Понужай скорее!

Федор, не доставая кнута, хлопнул вожжами, лошадь прибавила ходу, и колесные спицы весело замелькали, сливаясь в зыбкий круг.

Вот и Огнева Заимка, вот и дом с раскрытыми настежь воротами, а вот и Митенька — сразу видно, что не в себе парень. Но Устинья Климовна и бровью не повела, будто ничего не знает и насмешек от чужих людей не слышала. Умылась после дороги, стала белье в баню собирать.

В первый пар, самый жгучий, отправились мужики, после них надолго засели бабы, отмывая и отскребая от покосной грязи визжащую и орущую детву. Последней мылась Устинья Климовна. И за все это время никто Митеньке и словом не обмолвился о том, что дюжевские работники рассказали. А сам Митенька, простая душа, и догадаться не мог, что маменьке все известно. И поэтому, когда напаренная и чистая семья Зулиных села за длинный общий стол, он сразу же и заторопился, заговорил срывающимся, враз охрипшим голосом:

— Маменька, братчики, поклониться вам хочу за благословением… — отдышался, собираясь с духом, и вывалил: — Жениться мне надобно!

— Так уж приспичило? — не сурово, а даже добродушно спросила Устинья Климовна.

— По сердцу мне она, маменька, только об ней и думаю! — заторопился Митенька, — она ласковая и к старшим почтительная, вы ее как дочерь любить станете!

— А то мне любить некого! — Устинья Климовна обвела взглядом большущую свою семью, сидящую за столом, поправила темный платок на голове, вздохнула. — Ну, коли такое дело, поедем сватать. Завтра и поедем.

Митенька захлебнулся от радости, старшие братья Зулины и жены их удивленно переглянулись между собой, а Устинья Климовна, как ни в чем не бывало, забрала с краешку большой сковороды чутешный кусочек саламаты, пожевала ее, запивая холодным молоком, и скоро ложку на стол положила — наелась. Поднялась с лавки, мелко перекрестилась на иконы в переднем углу и отправилась к себе в светелку.

Разморенные после бани и сытного ужина, скоро и остальные Зулины разошлись спать. Митенька и тот, умаявшийся от переживаний, забылся до самого утра и даже не слышал, как спускалась вниз из светелки маменька, как подняла она с постели старшего Ивана и о чем-то негромко говорила ему. Наверное, еще и потому не пробудился Митенька, что сон ему снился уж больно счастливый: плывет он на лодке по Уени, а на берегу Феклуша стоит, машет, машет ему белым платочком, к себе подзывает. А он и рад стараться — гребет, гребет изо всех сил новенькими сосновыми веслами, и лодка летит по текучей уеньской воде, как чайка по воздуху…

33

Поутру новенькую плетеную кошевку на резиновом ходу, сделанную по заказу в Томске нынешней весной и предназначенную только для особо торжественных выездов да для самых важных седоков, если таковые объявятся по ямщицкому промыслу, выкатили из сарая, осмотрели и застелили чистенькой цветастой подстилкой. Под дугой темно-гнедого жеребца тоненько подавали голоса до блеска начищенные колокольчики, а сбруя, украшенная бляхами, резала глаза, отражая солнце.

Принаряженные, торжественные, расселись Зулины в кошевке: Иван на облучке разбирал вожжи, Устинья Климовна, чуть пониже, на узком сиденьице восседала, а напротив нее Федор и Павел стиснули широкими плечами Митеньку. Тот смотрелся меж ними, будто тоненький тополек, нечаянно выросший между двух кряжистых и давно заматеревших кедров.

— С Богом тронулись, — подала голос Устинья Климовна.

Конские копыта тупо застукотили в сухую, пыльную землю, кошевка плавно качнулась на первом ухабе, и сбруя гуще и ярче взблеснула под полуденным солнцем. Свежий ветерок мягко дотронулся до лиц седоков, вспушил на жеребце гриву. Колокольчики заливались во все свои голоса, распугивали воробьев, копавшихся в пыли, будили сонную тишь улицы.

По левую руку оставался бугор с поднявшейся на нем почти уже достроенной церковью, теперь надо было лишь свернуть на выселки, где стояла изба Романа, но Иван натянул вожжи, забирая совсем в другую сторону, вправо, и кошевка выкатилась в исток следующей улицы.

— Иван! Братчик! Ты куда правишь?! — заголосил Митенька, пытаясь вскочить, но братья стиснули его плечами, и он обмяк.

— Куда велено, туда и правит, сиди и не дергайся, — Устинья Климовна поджала блеклые губы, в упор глянула из-под платка на своего младшенького, сурово закончила: — И не вздумай меня перед людями позорить!

Иван между тем понужнул жеребца, наддавая ходу, колокольчики залились, переходя на сплошной перезвон, и веселее, дробней, замелькали избы, заплоты, глухие ворота, остроконечные заросли крапивы вдоль заборов. Митенька застонал и закрыл глаза, ему не было нужды смотреть по сторонам, он и так распрекрасно знал, что в самом конце улицы, по левой стороне, стоял коровинский дом под новой тесовой крышей.

Первыми гостей увидели коровинские парнишки, высыпали, похожие все на черных жуков, на полянку перед воротами и с общим гвалтом кинулись в дом, чтобы доложить старшим. Только порепанные пятки над зеленой травой сверкнули.

Устинья Климовна тихонько сошла с кошевки, дождалась, пока старший Иван привяжет жеребца к забору и встанет с ней рядом. Только после этого зашагала в ограду, легко переставляя ноги и почти не опираясь на бадожок. Следом за ними, по-прежнему придавливая широкими плечами Митеньку, двинулись Федор и Павел.

Деревянный настил, высокое резное крыльцо, тяжелая дверь в сенцы, еще одна — в избу. Устинья Климовна величаво повернула голову, проверяя — все вошли, никто не отстал? — и согнула гордую прямую спину в поклоне:

— Доброго здоровьичка вам, честные люди.

Статная, дородная и величавая, как гусыня, Настасья поклонилась в ответ, повела полной рукой, приглашая к столу, и певучим, сильным голосом отозвалась:

— Милости просим, дорогие гости. Спасибо на добром слове и вам того же желаем. Проходите, садитесь.

Вдоль стены, до самого переднего угла под божницей, — широкая крашеная лавка, у окна — два гнутых венских стула. Так и расселись: Иван с Устиньей Климовной — на стулья, а другие Зулины, не выпуская Митеньку из крепкой середки, — на лавку. Хозяин, Семен Коровин, молча кивал черной жуковатой головой, которую и седина не брала, и от волнения перебирал кривыми ногами, словно собирался удариться в быстрый бег.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация