Нестеров из возка долго смотрел в спину уходившего Щербатова, и в глазах его, всегда непроницаемо уверенных, сквозила растерянная жалость.
Перепуганный возница крутил головой, озираясь во все стороны, и, едва только Щербатов уселся, как он с маху понужнул лошадей бичом и не сбавлял их хода, пока не отъехали от монастыря. Только верст через пять, бросив бич под ноги, возница обернулся:
— Ну и напужали они меня, господин хороший, я их сроду боюсь, городовых да жандармов, я их как увижу, мне сразу тюрьма мерещится.
— В тюрьме тоже люди живут, — ответил Щербатов и добавил: — Правда, житье там скушное…
— Не приведи Господи, я уж тут как-нибудь с хлеба на квас перебиваться буду. А едем-то мы куда, господин хороший, в город обратно?
— Куда мы едем? Куда мы едем… До постоялого двора далеко отсюда?
— Версты две, однако, будет…
— Тогда останови, братец.
— А, по нужде… Тппрру, комар вас забодай…
Лошади встали. Щербатов открыл баульчик, достал деньги и протянул их вознице:
— Держи, братец, благодарю за езду. Дальше я не поеду.
— Не понял я ничего, господин хороший… Дальше-то как — пешком?
— Держи деньги, дальше я еще не придумал.
Возница пересчитал деньги, долго благодарил и после долго оглядывался на Щербатова, одиноко стоявшего на пустой дороге, припорошенной свежим снегом и разрезанной извилистыми лентами тележных следов, — будто черные змеи ползли по белому.
Щербатов и впрямь не знал — куда ему дальше либо ехать, либо идти. Стоял под низким небом, под реденьким падающим снежком, посреди огромной русской равнины, и хотелось ему сейчас только одного — лечь на холодную, снегом прикрытую землю и умереть.
Часть третья
1
— Фу ты ну ты, лапти гнуты, — Тихон Трофимович хохотнул и спросил: — Может, ты перед им и польку-бабочку плясать станешь?
— Наше дело такое, потребуется — спляшем! — Дидигуров маленькие свои ручки за спину завел и ловко, звонко выбил замысловатую дробь плясовой, будто медяки по полу рассыпал.
Тихон Трофимович захохотал еще пуще. Да и как было не развеселиться, наблюдая за шустрым и тщедушным Дидигуровым, который разодет был в этот день в пух и прах: на ногах — блестящие, остроносые штиблеты с золочеными пряжками, на плечах — тщательно подогнанный, ни одной морщинки не маячило, великолепный фрак, а на хилой груди потрескивала до невозможности накрахмаленная манишка. И весь Феофан Степанович, нарядный и прилизанный, с легким, возбужденным румянцем на личике, сиял, как новенький полтинник, только что выданный в казначействе.
Сам Тихон Трофимович шибко наряжаться не стал: натянул на себя обычную пиджачную пару, бороду гребешком расчесал и решил — хватит. В конце концов, не к царю же на прием едут.
Ехали они на встречу с датским подданным мистером Гарденсеном.
А до этого была целая история.
Человек Дидигурова, отправленный в Курганский уезд, чтобы разнюхать и разведать в подробностях, как там ставят маслобойни и что из себя представляет новое дело, очень скоро подал весточку, из которой стало известно: новое дело покатилось у курганцев, как по маслу. Тамошние купцы уже успели побывать в Дании и везут оттуда сепараторы и инструкторов. А в данный момент находится в Кургане представитель датской компании мистер Гарденсен.
«Для дурной собаки сто верст не крюк», — рассудил Дидигуров и перевел своему человеку в Курган кругленькую сумму с одним-единственным наказом: Гарденсен должен быть в Томске. Уж как там изворачивался дидигуровский посланник перед датчанином — неизвестно, но результат явился отменный: со вчерашнего дня европейский гость пребывал в гостинице «Европа» на Магистратской улице. Вот туда и направлялись старые компаньоны для серьезных переговоров. Задумка у них была проста, как голое колено: заключить с датчанином контракт на поставку сепараторов и иного оборудования для маслобоек, но заключить таким образом, чтобы денег сразу отдать только половину, а вторую половину — лишь после прибытия заказанного товара на место. Датчанин же, по сведениям дидигуровского гонца, держал линию своей компании и был неуступчив и непрошибаем, как кирпич, — деньги вперед и все до копеечки.
— Это мы еще посмотрим, — бормотал Дюжев, напяливая на себя богатую шубу, которую не любил носить, потому как больно уж широка и просторна она была — хоть в три раза заворачивайся, — мы еще поглядим, кто кого на хромой кобыле обскачет…
— Нам перед им подвигаться никакой возможности нет, — в спину ему, уже на выходе из дома, приговаривал Дидигуров, — может, у их в датских землях и есть такой порядок, а у нас не заведено. Ишь, удумал — вломи разом таки деньжищи, а после жди с моря погоды. Чуешь, чего говорю, Тихон Трофимыч?
— Да все я чую, как та собака, только тявкать не дозволено. Ладно, не причитай, в драку ввяжемся — разберемся…
Подпихивая друг друга, Дюжев и Дидигуров взгромоздились в кошевку, Митрич гикнул, и застоявшаяся тройка рванула с места, откидывая из-под копыт ошметья пухлого, еще не улежалого снега. День выдался с легким морозцем, с ярким и блескучим солнцем. Все вокруг сияло и сверкало, будто родилось заново.
Магистратская улица, одна из главных в Томске, была в этот полуденный час многолюдной и разноголосой. С визгом и криком резались в снежки реалисты, позванивали колокольчики на входных дверях винных погребов, пекарен, кондитерских, колбасных заведений и модных мастерских. Почти на всех домах висели торговые вывески, и Дидигуров, забавляясь, вслух прочитывал знакомые фамилии, растягивая их своим тоненьким голоском нараспев: «Ку-у-хтери-и-н и сыновья… а?!» И сразу же добавлял: «Тятя-то еще куда ни шло, а сыновья — тьфу, ветерок в голове!» И так, не останавливаясь, он перечислял томских купцов и в каждом из них, либо в наследниках, непременно находил изъян: тот жулик, тот пьяница, а этот… этот за копейку в церкви пернет.
— Ой, беда, и не говори, така беда, — не удержался Тихон Трофимович и подал голос, — у нас в деревне все бабы бляди, одне мы с кумой честны!
Дидигуров намек понял и ненадолго примолк. Но тут же и вскинулся, как молодой петушок, задорно выкрикнул:
— Обскачем мы их, Тихон Трофимыч, помяни мое слово, и на хромой кобыле всех обскачем! И Кухтерина, и Гадалова, и кто калибром помене!
— Ну-ну, — хмыкнул Тихон Трофимович и поплотнее запахнулся в свою необъятную шубу — хоть и не сильно морозно было, а встречный ветер пронизывал.
И больше ни единого слова до самой «Европы» не сказал. Покачивался, прикрыв глаза, думал, готовясь к долгому разговору с датчанином, и пытался представить: каков он из себя, заморский гость, что у него на уме?
Для переговоров на втором этаже гостиницы друзья-купцы откупили большущую залу с огромными зеркалами, мягкими креслами и диванами, посредине которой стоял длинный стол под зеленым сукном с придвинутыми к нему стульями с высокими резными спинками — все чинно, благородно и с намеком: не абы кто принимает, а люди серьезные и при средствах. Тихон Трофимович по-хозяйски обошел все, оглядел и остался доволен.
