Я с грустью должен сообщить читателям, что одним из главных страдальцев оказался наш достойный друг, мистер Гиффорд. В самом начале давки, несмотря на поддерживающую руку корнета Бутона, нежно обвившуюся вокруг талии достойного антиквара, почтенный джентльмен распростерся на земле, а пытаясь подняться, налетел на полдюжины французских месье, пробиравшихся сквозь толпу не на ногах, как разумные люди, а на голове, что весьма способствовало расширению их кругозора. Ощутив немалое давление падающего тела мистера Гиффорда, эти господа выразили недовольство путем того неприятного мельтешения нижних конечностей, которое обычно называют словом «лягаться». С большим трудом и ценою потери лучшей своей шляпы и парика законник был наконец спасен, однако не успел пройти и десятка шагов, как у него с ног стоптали башмаки, а еще через пять минут какой-то лихой воришка сорвал с него выходной сюртук из дорогого черного бархата и мгновенно скрылся с добычей. Стеная и охая, мистер Гиффорд, опять-таки с помощью Бутона, мучительно пробивался вперед. Толпа уже начала редеть, как вдруг чья-то рука, бесцеремонно внедрившись в карман его брюк, ловко извлекла оттуда все содержимое. Но не буду больше утомлять читателя, перечисляя злосчастья этого бедолаги. Довольно будет сказать, что он в конце концов добрался до дому, не переломав себе костей, и немедленно улегся в кровать. Овсяная кашка и бренди в больших дозах обеспечили ему здоровый сон на всю ночь, а на следующее утро, с новыми силами восстав ото сна, мистер Гиффорд в самых необузданных выражениях проклял все на свете спортивные игры, греческие ли, римские или африканские, и призвал кары небесные на всякого, кто еще раз пригласит его полюбоваться столь суетным зрелищем.
3
Солнце, светившее утром так весело и ясно, отошло на покой в лучах великолепного заката, ничуть не уступающего утренней славе. Настали недолгие сумерки. Морские валы набегали на теряющийся в смутно мерцающем свете берег. Вот показалась луна. Одна за другой выглядывали на чистом и нежном небе вечерние звезды, поднялся ночной ветер, гоня перед собою к далеким холмам жемчужные облачка, что прежде недвижно парили над горизонтом. В этот тихий час неведомый лучник вышел из рощи на тенистых берегах Нигера, где бродил он с тех пор, как покинул арену. Обратившись к Витрополю спиной, зашагал он по тропинке, ведущей в глубь не обжитой еще долины, где ныне располагается наш город (ибо в те годы не было здесь ни садов, ни дворцов, лишь немногие обработанные поля разнообразили красу дикой природы), и вскоре мягкая тишина летнего вечера совершенно вытеснила из памяти молодого человека сцены и события, занимавшие его не более часа назад.
Медленно вступил он в укромную лощину у подножия двух высоких холмов, чьи вершины покрывали густые леса, у основания же расстилались зеленые пастбища и только виднелись кое-где два-три раскидистых дерева. Лучник остановился и несколько минут, опираясь на упомянутое уже копье, любовался в свете луны чарующим пейзажем. Затем, достав из-за пояса рожок, он протрубил чистую, хотя и негромкую ноту, разбудившую чуть слышное эхо среди лесистых холмов. После краткого ожидания неподалеку раздались шаги и появился некто, закутанный в плащ.
— Эндрю! — промолвил стрелок. — Ты ли это, малыш?
— Да, — ответил голос, чья по-детски пронзительная звонкость, как и миниатюрный размер говорившего, выдавала нежный возраст пришельца.
— Так подойди и покажи, где ты спрятал нашу поклажу. Я уже полных двенадцать часов ничего не ел и не пил, я падаю с ног от голода.
Эндрю шустро побежал прочь и через несколько минут вернулся, волоча на спине огромный чемодан. Сейчас он отбросил скрывавший его плащ, и в ярком лунном свете стало возможно рассмотреть мальчика лет тринадцати — хотя по лицу казалось, что ему за двадцать. Резкие черты, озаренные парой хитрых глазок, не сохранили и следа характерной детской округлости. Платье слуги было так же своеобразно, как и у его хозяина, — состояло оно из короткого клетчатого килта и круглой шапочки из той же ткани да кожаных сапог на шнуровке. Мальчик проворно отпер чемодан и вынул оттуда нечто вроде корзины, содержимое которой, будучи расставленным на лужайке в тени роскошного вяза, явило ужин, к которому голодный человек ни в коем случае не отнесся бы с пренебрежением. Были там пара холодных куропаток, каравай белого хлеба, кусок сыра, бутылка пальмового вина и фляга чистейшей воды, которую Эндрю набрал в заросшей дикими цветами речушке, что неспешно петляла по долине, омывая корни древнего вяза. Стрелок, утоляя собственный голод, не забывал и о спутнике — тот, устроившись чуть поодаль, жадно уплетал куропатку и большой ломоть хлеба с сыром. Когда трапеза была окончена, Эндрю, убрав остатки еды, добыл из чемодана клетчатый плед, в который хозяин его закутался, улегшись на зеленую росистую траву и подложив под голову замшелый камень вместо подушки. Мальчишка свернулся клубочком у его ног, и вскоре, убаюканные шелестом листвы на ветру и однообразным сонным лепетом ручья, оба погрузились в тяжелый сон без сновидений.
Прошел час, а они все еще пребывали в глубоком забытьи. Луна, высоко поднявшись в небе, серебристым сиянием почти превращала ночь в светлый полдень. Говоря словами Артура или наподобие того, «всяк чувствовал дыхание небес в лучах луны, в ночи, что дня нежней», когда внезапные шаги нарушили очарование тишины и — о, неромантическое виденье! — явилась не
Дева светлая невиданной красы,
В венке цветов, сиянием одета,
а всего лишь бойкий лакей в синей куртке с серебряными эполетами. Крадучись, почти бесшумно, спустился он по склону ближайшего холма к ничего не подозревающему Эндрю и, заткнув кляпом рот, широко раскрытый во сне, унес отчаянно брыкающегося мальчишку прочь. Впрочем, похищенный отсутствовал недолго. Прошло не более часа, когда Эндрю вернулся один и, не потревожив хозяина, улегся на прежнее место. Через несколько минут мальчик уснул так же крепко, как прежде.
Яркое солнце и пение птиц разбудили стрелка с первыми лучами рассвета, что занялся во всем своем летнем великолепии. Легко вскочив с неудобного ложа, лучник ногой толкнул дремлющего пажа.
— Эндрю, вставай! — приказал он. — Разложи-ка на траве содержимое этого чемодана. Прежде чем отправиться в город, мне нужно сменить свой чужеземный наряд, так что поторапливайся! А сперва помоги мне расстегнуть пояс. Да что с тобою, дитя? — продолжал он, видя, что мальчишка поднимается с большой неохотой, протирая глаза и зевая, как человек, находящийся во власти сна. — Или феи потревожили тебя нынче ночью, что ты с утра еле двигаешься и никак не можешь проснуться?
— Не-а, не феи, — отозвался Эндрю с глухим смешком, устремив пронзительный взгляд в лицо хозяину, словно пытался проникнуть в его самые сокровенные мысли. — Просто сны нехорошие мне снились, вот что.
— Нехорошие сны? О чем, дурашка?
— Будто я продавал душу старому джентльмену
[53]
.
— И как, сделка состоялась?
— Да, по всей форме соглашение написали и печать поставили.
